Решив отправиться погулять до завтрака, Дан и Юна совсем не думали о том, что наступил иванов день. Они хотели всего лишь посмотреть на выдру, которая, как говорил старик Хобден, уже давно поселилась в их ручье, а раннее утро — это самое лучшее время, чтобы застигнуть зверя врасплох. Когда дети на цыпочках выходили из дому, часы пробили пять раз. Кругом царил удивительный покой. Сделав несколько шагов по усыпанной каплями росы лужайке, Дан остановился и поглядел на тянувшиеся за ним темные отпечатки следов.

— Может, стоит пожалеть наши бедные сандалии, — сказал мальчик. — Они ужасно намокнут.

Этим летом дети впервые стали носить обувь — сандалии и терпеть их не могли. Поэтому они их сняли, перекинули через плечо и весело зашагали по мокрой траве.

Солнце было высоко и уже грело, но над ручьем все еще клубились последние хлопья ночного тумана.

Вдоль ручья по вязкой земле тянулась ниточка следов выдры, и дети пошли по ним. Они пробирались по бурьяну, по скошенной траве: потревоженные птицы провожали их криком. Вскоре следы превратились в одну толстую линию, как будто здесь волокли бревно.

Дети прошли луг трех коров, мельничный шлюз, миновали кузницу, обогнули сад Хобдена, двинулись вверх по склону и оказались на покрытом папоротником холме Пука. В кронах деревьев кричали фазаны.

— Бесполезное занятие, — вздохнул Дан. Мальчик был похож на сбитую с толку гончую. — Роса уже высыхает, а старик Хобден говорит, что выдра может идти многие-многие мили.

— Я уверена, что мы и так уже прошли многие-многие мили. — Юна стала обмахиваться шляпой. — Как тихо! Наверно, будет не день, а настоящая парилка! — Она посмотрела вниз, в долину, где еще ни в одном доме не курился дымок.

— А Хобден уже встал! — Дан показал на открытую дверь дома у кузницы. — Как ты думаешь, что у старика на завтрак?

— Один из этих, — Юна кивнула в сторону величавых фазанов, спускающихся к ручью, чтобы напиться. — Хобден говорит, что из них получается хорошее блюдо в любое время года.

Вдруг всего в нескольких шагах, чуть ли не из-под их босых ног выскочила лисица. Она тявкнула и припустила прочь.

— А-а, Рыжая Кумушка! Если бы я знал все, что знаешь ты, это было бы кое-что! — вспомнил Дан слова Хобдена.

— Послушай, — Юна почти перешла на шепот, — тебе знакомо это странное чувство, будто что-то такое с тобой уже происходило раньше? Я почувствовала это, когда ты сказал «Рыжая Кумушка».

— Я тоже почувствовал, — сказал Дан. — Но что?

Дети смотрели друг на друга, дрожа от волнения.

— Подожди-подожди! — воскликнул Дан. — Я сейчас попробую вспомнить. Что-то было связано с лисой в прошлом году. О, я чуть не поймал ее тогда!

— Не отвлекайся! — сказала Юна, прямо запрыгав от возбуждения. — Помнишь, что-то случилось перед тем, как мы встретили лису. Холмы! Открывшиеся Холмы! Пьеса в театре — «Увидите то, что увидите»…

— Я все вспомнил! — воскликнул Дан. — Это ж ясно, как дважды два. Холмы Пука — холмы Пака — Пак!

— Теперь и я вспомнила, — сказала Юна. — И сегодня снова Иванов день!

Тут молодой папоротник на холме качнулся, и из него, пожевывая зеленую травинку, вышел Пак.

— Доброго вам утра. Вот приятная встреча! — начал он.

Все пожали друг другу руки и стали обмениваться новостями.

— А вы хорошо перезимовали, — сказал Пак спустя некоторое время и бросил на детей беглый взгляд. — Похоже, с вами ничего слишком плохого не приключилось.

— Нас обули в сандалии, — сказала Юна. — Посмотри на мои ступни — они совсем бледные, а пальцы на ноге так стиснуты — ужас.

— Да, носить обувь — неприятное дело. — Пак протянул свою коричневую, покрытую шерстью ногу и, зажав между пальцами одуванчик, сорвал его.

— Год назад и я так мог, — мрачно проговорил Дан, безуспешно пытаясь сделать то же самое. — И кроме того, в сандалях просто невозможно лазать по горам.

— И все-таки чем-то они должны же быть удобны, — сказал Пак. — Иначе люди не носили бы их. Пойдемте туда.

Они друг за другом двинулись вперед и дошли до ворот на дальнем склоне холма.

Здесь они остановились и, сгрудившись, подобно стаду овец, подставив солнцу спины, стали слушать жужжание лесных насекомых.

— Маленькие Линдены уже проснулись, — сказала Юна, повиснув на воротах так, что ее подбородок касался перекладины. — Видите дымок из трубы?

— Ведь сегодня четверг, да? — Пак обернулся и посмотрел на старый, розового цвета дом, стоящий на другом конце маленькой долины. — По четвергам миссис Винсей печет хлеб. В такую погоду тесто должно хорошо подниматься.

Тут он зевнул, и дети вслед за ним тоже раззевались.

А вокруг шуршал, шелестел и раскачивался во все стороны папоротник. Они чувствовали, как кто-то все время тихонько шмыгает мимо них.

— Очень похоже на Жителей Холмов, правда? — спросила Юна.

— Это птицы и дикие звери удирают обратно в лес, пока еще не проснулись люди, — сказал Пак таким тоном, будто он был лесничим.

— Да, мы это знаем. Я ведь только сказала: «Похоже».

— Насколько я помню, Жители Холмов обычно производили больше шума. Они искали, где бы устроиться на день, как птицы ищут, где бы устроиться на ночь. Это было еще в те времена, когда Жители Холмов ходили с высоко поднятой головой. О боже! Вы и не поверите, в каких только делах я не участвовал!

— Хо! Мне нравится! — воскликнул Дан. — И это после всего, что ты рассказал нам в прошлом году?

— Только перед уходом ты заставил нас все забыть, — упрекнула его Юна.

Пак рассмеялся и кивнул.

— Я и в этом году сделаю так же. Я дал вам во владение Старую Англию и отнял ваш страх и сомнение, а с вашими памятью и воспоминаниями я поступлю вот как: я их спрячу, как прячут, например, удочки, забрасывая на ночь, чтобы не были видны другим, но чтобы самому можно было в любой момент их достать. Ну что, согласны? — И он задорно им подмигнул.

— Да уж придется согласиться, — засмеялась Юна. — Мы ведь не можем бороться с твоим колдовством. — Она сложила руки и облокотилась о ворота. — А если б ты захотел превратить меня в кого-нибудь, например в выдру, ты бы смог?

— Нет, пока у тебя на плече болтаются сандалии — нет.

— А я их сниму. — Юна сбросила сандалии на землю. Дан тут же последовал ее примеру. — А теперь?

— Видно, сейчас вы мне верите меньше, чем прежде. Истинная вера в чудеса никогда не требует доказательств.

Улыбка медленно поползла по лицу Пака.

— Но при чем тут сандалии? — спросила Юна, усевшись на ворота.

— При том, что в них есть Холодное Железо, -сказал Пак, примостившись там же. — Я имею в виду гвозди в подметках. Это меняет дело.

— Почему?

— Неужели сами не чувствуете? Ведь вы не хотели бы теперь постоянно бегать босиком, как в прошлом году? Ведь не хотели бы, а?

— Не-ет, пожалуй, не хотели бы все-то время. Понимаешь, я же становлюсь взрослой, — сказала Юна.

— Послушай, — сказал Дан, — ты же сам нам говорил в прошлом году — помнишь, в театре? — что не боишься Холодного Железа.

— Я-то не боюсь. Но люди — другое дело. Они подчиняются Холодному Железу. Ведь они с рождения живут рядом с железом, потому что оно есть в каждом доме, не так ли? Они соприкасаются с железом каждый день, а оно может либо возвысить человека, либо уничтожить его. Такова судьба всех смертных: ничего тут не поделаешь.

— Я не совсем тебя понимаю, — сказал Дан. — Что ты имеешь в виду?

— Я бы мог объяснить, но это займет много времени.

— Ну-у, так до завтрака еще далеко, — сказал Дан. — И к тому же перед выходом мы заглянули в кладовку…

Он достал из кармана один большой ломоть хлеба, Юна — другой, и они поделились с Паком.

— Этот хлеб пекли в доме у маленьких Линденов, — сказал Пак, запуская в него свои белые зубы. — Узнаю руку миссис Винсей. — Он ел, неторопливо прожевывая каждый кусок, совсем как старик Хобден, и, так же как и тот, не уронил ни единой крошки.

В окнах домика Линденов вспыхнуло солнце, и под безоблачным небом долина наполнилась покоем и теплом.

— Хм… Холодное Железо, — начал Пак. Дан и Юна с нетерпением ждали рассказа. — Смертные, как называют людей Жители Холмов, относятся к железу легкомысленно. Они вешают подкову на дверь и забывают перевернуть ее задом наперед. Потом, рано или поздно, в дом проскальзывает кто-нибудь из Жителей Холмов, находит грудного младенца и…

— О! Я знаю! — воскликнула Юна. — Он крадет его и вместо него подкладывает другого.

— Никогда! — твердо возразил Пак. — Родители сами плохо заботятся о своем ребенке, а потом сваливают вину на кого-то. Отсюда и идут раговоры о похищенных и подброшенных детях. Не верьте им. Будь моя воля, я посадил бы таких родителей на телегу и погонял бы их как следует по ухабам.

— Но ведь сейчас так не делают, — сказала Юна.

— Что не делают? Не гоняют или не относятся к ребенку плохо? Ну-у, знаешь. Некоторые люди совсем не меняются, как и земля. Жители Холмов никогда не проделывают такие штучки с подбрасыванием. Они входят в дом на цыпочках и шепотом, словно это шипит чайник, напевают спящему в нише камина ребенку то заклинание, то заговор. А позднее, когда ум ребенка созреет и раскроется, как почка, он станет вести себя не так, как все люди. Но самому человеку от этого лучше не будет. Я бы вообще запретил трогать младенцев. Так я однажды и заявил сэру Хьюону [*55].

— А кто такой сэр Хьюон? — спросил Дан, и Пак с немым удивлением повернулся к мальчику.

— Сэр Хьюон из Бордо стал королем фей после Оберона. Когда-то он был храбрым рыцарем, но пропал по пути в Вавилон. Это было очень давно. Вы слышали шуточный стишок «Сколько миль до Вавилона?» [*56]

— Еще бы! — воскликнул Дан.

— Так вот, сэр Хьюон был молод, когда он только появился. Но вернемся к младенцам, которых якобы подменяют. Я сказал как-то сэру Хьюону (утро тогда было такое же чудное, как и сегодня): «Если уж вам так хочется воздействовать и влиять на людей, а насколько я знаю, именно таково ваше желание, почему бы вам, заключив честную сделку, не взять к себе какого-нибудь грудного младенца и не воспитать его здесь, среди нас, вдали от Холодного Железа, как это делал в прежние времена король Оберон. Тогда вы могли бы предуготовить ребенку замечательную судьбу и потом послать обратно в мир людей».

«Что прошло, то миновало, — ответил мне сэр Хьюон. — Только мне кажется, что нам это не удастся. Во-первых, младенца надо взять так, чтобы не причинить зла ни ему самому, ни отцу, ни матери. Во-вторых, младенец должен родиться вдали от железа, то есть в таком доме, где нет и никогда не было ни одного железного кусочка. И наконец, в-третьих, его надо будет держать вдали от железа до тех самых пор, пока мы не позволим ему найти свою судьбу. Нет, все это очень не просто». Сэр Хьюон погрузился в размышления и поехал прочь. Он ведь раньше был человеком.

Как-то раз, накануне дня великого бога Одина [*57], я оказался на рынке Льюиса, где продавали рабов -примерно так, как сейчас на Робертсбриджском рынке продают свиней. Единственное различие состояло в том, что у свиней кольцо было в носу, а у рабов — на шее.

— Какое еще кольцо? — спросил Дан.

— Кольцо из Холодного Железа, в четыре пальца шириной и один толщиной, похожее на кольцо для метания, но только с замком, защелкивающимся на шее. В нашей кузнице хозяева получали неплохой доход от продажи таких колец, они паковали их в дубовые опилки и рассылали по всей Старой Англии. И вот один фермер купил на этом рынке рабыню с младенцем. Для фермера ребенок был только лишней обузой, мешавшей его рабыне исполнять работу: перегонять скот.

— Сам он был скотина! — воскликнула Юна и ударила босой пяткой по воротам.

— Фермер стал ругать торговца. Но тут женщина перебила его: «Это вовсе и не мой ребенок. Я взяла младенца у одной рабыни из нашей партии, бедняга вчера умерла».

«Тогда я отнесу его в церковь, — сказал фермер. — Пусть святая церковь сделает из него монаха, а мы спокойно отправимся домой».

Стояли сумерки. Фермер крадучись вошел в церковь и положил ребенка прямо на холодный пол. И когда он уходил, втянув голову в плечи, я дохнул холодом ему в спину, и с тех пор, я слышал, он не мог согреться ни у одного очага. Еще бы! Это и не удивительно! Потом я растормошил ребенка и со всех ног помчался с ним сюда, на Холмы.

Было раннее утро, и роса еще не успела обсохнуть. Наступал день Тора — такой же день, как сегодня. Я положил ребенка на землю, а все Жители Холмов столпились вокруг и стали с любопытством его рассматривать.

«Ты все-таки принес дитя», — сказал сэр Хьюон, разглядывая ребенка с чисто человеческим интересом.

«Да, — ответил я, — и желудок его пуст».

Ребенок прямо заходился от крика, требуя себе еды.

«Чей он?» — спросил сэр Хьюон, когда наши женщины забрали младенца, чтобы покормить.

«Ты лучше спроси об этом у Полной Луны или Утренней Звезды. Может быть, они знают. Я же — нет. При лунном свете я сумел разглядеть только одно — это непорочный младенец, и клейма на нем нет. Я ручаюсь, что он родился вдали от Холодного Железа, ведь он родился в хижине под соломенной крышей. Взяв его, я не причинил зла ни отцу, ни матери, ни ребенку, потому что мать его, невольница, умерла».

«Что ж, все к лучшему, Робин, — сказал сэр Хьюон. — Тем меньше будет он стремиться уйти от нас. Мы предуготовим ему прекрасную судьбу, и он будет воздействовать и влиять на людей, к чему мы всегда так стремились».

Тут появилась супруга сэра Хьюона и увела его позабавиться чудесными проделками малыша.

— А кто была его супруга? — спросил Дан.

— Леди Эсклермонд.

Раньше она была простой женщиной,

пока не отправилась вслед за своим мужем и не стала феей. А меня маленькие дети не очень-то интересовали — на своем веку я успел насмотреться на них ого-го сколько, — поэтому я с супругами не пошел и остался на холме. Вскоре я услыхал тяжелые удары молота. Они раздавались оттуда — из кузницы. — Пак показал в сторону дома Хобдена. — Для рабочих было еще слишком рано. И тут у меня снова мелькнула мысль, что наступающий день — день Тора. Я хорошо помню, как дул несильный северо-восточный ветер, шевеля и покачивая верхушки дубов. Я решил пойти посмотреть, что там происходит.

— И что же ты увидел?

— Увидел ковавшего, он из железа изготовлял какой-то предмет. Закончив работу, взвесил его на ладони — все это время он стоял ко мне спиной — и бросил свое изделие, как бросают метательное кольцо, далеко в долину. Я видел, как железо блеснуло на солнце, но куда оно упало, не рассмотрел. Да это меня и не интересовало. Я ведь знал, что рано или поздно кто-нибудь его найдет.

— А откуда ты знал? — снова спросил Дан.

— Потому что узнал ковавшего, — спокойно ответил Пак.

— Наверно, это был Вейланд? — поинтересовалась Юна.

— Нет. С Вейландом я бы, конечно, поболтал часок-другой. Но это был не он. Поэтому, — Пак описал в воздухе некую странную дугу, — я лег и стал считать травинки у себя под носом, пока ветер не стих и ковавший не удалился — он и его Молот [*58]

— Так это был Top! — прошептала Юна, задержав дыхание.

— Кто же еще! Ведь это был день Тора. — Пак снова сделал рукой тот же знак. — Я не сказал сэру Хьюону и его супруге о том, что видел. Храни свои подозрения про себя, если уж ты такой подозрительный, и не беспокой ими других. И кроме того, я ведь мог и ошибиться насчет того предмета, который выковал кузнец.

Может быть, он работал просто для своего удовольствия, хотя это было на него и не похоже, и выбросил всего лишь старый кусок ненужного железа. Ни в чем нельзя быть уверенным. Поэтому я держал язык за зубами и радовался ребенку… Он был чудесным малышом, и к тому же Жители Холмов так на него рассчитывали, что мне просто бы не поверили, расскажи я им тогда все, что увидел. А мальчик очень ко мне привык. Как только он начал ходить, мы с ним потихоньку облазали все здешние холмы. В папоротник и падать не больно!

Он чувствовал, когда наверху, на земле, начинался день, и начинал руками и ногами стучать, стучать, стучать, как кролик по барабану, и кричать: «Откой! Откой!», пока кто-нибудь, кто знал заклинание, не выпускал его из холмов наружу, и тогда он звал меня: «Лобин! Лобин!», пока я не приходил.

— Он просто прелесть! Как бы мне хотелось увидеть его! — сказала Юна.

— Да, он был хорошим мальчиком. Когда дело дошло до заучивания колдовских чар, заклинаний и тому подобного, он, бывало, сядет на холме где-нибудь в тени и давай бормотать запомнившиеся ему строчки, пробуя свои силы на каком-нибудь прохожем. Если же к нему подлетала птица или наклонялось дерево (они делали это из чистой любви, потому что все, абсолютно все на холмах любили его), он всегда кричал: «Робин! Гляди, смотри! Гляди, смотри, Робин!» — и тут же начинал бормотать те или иные заклинания, которым его только что обучили. Он их все время путал и говорил шиворот-навыворот, пока я набрался мужества и не объяснил ему, что он говорит чепуху и ею не сотворить даже самого маленького чуда. Когда же он выучил заклинания в правильном порядке и смог, как мы говорим, безошибочно ими жонглировать, он все больше стал обращать внимания на людей и на события, происходящие на земле. Люди всегда привлекали его особенно сильно, ведь сам он был простым смертным.

Когда он подрос, он смог спокойно ходить по земле среди людей и там, где было Холодное Железо, и там, где его не было. Поэтому я стал брать его с собой на ночные прогулки, где он мог бы спокойно смотреть на людей, а я мог бы следить, чтобы он не коснулся Холодного Железа. Это было совсем нетрудно, ведь на земле для мальчика было столько интересного и привлекательного, помимо этого железа. И все же он был сущее наказание!

Никогда не забуду, как я впервые отвел его к маленьким Линденам. Это вообще была его первая ночь, проведенная под какой-либо крышей. Запах ароматных свечей, мешающийся с запахом подвешенных свиных окороков, перина, которую как раз набивали перьями, теплая ночь с моросящим дождем — все эти впечатления разом обрушились на него, и он совсем потерял голову. Прежде чем я успел его остановить — а мы прятались в пекарне, — он забросал все небо молниями, зарницами и громами, от которых люди с визгом и криком высыпали на улицу, а одна девочка перевернула улей, так что мальчишку всего изжалили пчелы (он-то и не подозревал, что ему может грозить такая напасть), и когда мы вернулись домой, лицо его напоминало распаренную картофелину.

Можете представить, как сэр Хьюон и леди Эсклермонд рассердились на меня, бедного Робина! Они говорили, что мальчика мне больше доверять ни в коем случае нельзя, что нельзя больше отпускать его гулять со мной по ночам, но на их приказания мальчик обращал так же мало внимания, как и на пчелиные укусы. Ночь за ночью, как только темнело, я шел на его свист, находил его среди покрытого росой папоротника, и мы отправлялись до утра бродить по земле, среди людей. Он задавал вопросы, я насколько мог отвечал на них. Вскоре мы попали в очередную историю. — Пак так захохотал, что ворота затрещали. — Однажды в Брайтлинге мы увидели мужчину, колотившего в саду свою жену палкой. Я только собирался перебросить его через его же собственную дубину, как наш пострел вдруг перескочил через забор и кинулся на драчуна. Женщина, естественно, взяла сторону мужа, и, пока тот колотил мальчика, она царапала моему бедняге лицо. И только когда я, пылая огнем, словно береговой маяк, проплясал по их капустным грядкам, они бросили свою жертву и убежали в дом. На мальчика было страшно смотреть. Его шитая золотом зеленая куртка была разорвана в клочья; мужчина изрядно отдубасил его, а женщина в кровь исцарапала лицо. Он выглядел настоящим бродягой.

«Послушай, Робин, — сказал мальчик, пока я пытался почистить его пучком сухой травы, — я что-то не совсем понимаю этих людей. Я бежал помочь бедной старухе, а она же сама и набросилась на меня!»

«А чего ты ожидал? — ответил я. — Это, кстати, был тот случай, когда ты мог бы воспользоваться своим умением колдовать, вместо того чтобы бросаться на человека в три раза крупнее тебя».

«Я не догадался, — сказал он. — Зато разок так двинул ему по башке, что это было не хуже любого колдовства».

«Посмотри лучше на свой нос, — посоветовал я, — и оботри с него кровь — да не рукавом! — пожалей хоть то, что уцелело. Вот возьми лист щавеля».

Я-то знал, что скажет леди Эсклермонд. А ему было все равно! Он был счастлив, как цыган, укравший лошадь, хотя его шитый золотом костюмчик, весь покрытый пятнами крови и зелени, спереди походил на костюм древнего человека, которого только что принесли в жертву.

Жители Холмов во всем, конечно же, обвинили меня.

По их представлению, сам мальчик ничего плохого сделать не мог.

«Вы же сами воспитываете его так, чтобы в будущем, когда вы его отпустите, он смог воздействовать на людей, — отвечал я. — Вот он уже и начал это делать. Что ж вы меня стыдите? Мне нечего стыдиться. Он человек и по своей природе тянется к себе подобным».

«Но мы не хотим, чтобы он начинал так, — сказала леди Эсклермонд. — Мы ждем, что в будущем он будет совершать великие дела, а не шляться по ночам и не прыгать через заборы, как цыган».

«Я не виню тебя, Робин, — сказал сэр Хьюон, — но мне действительно кажется, что ты мог бы смотреть за малышом повнимательнее».

«Я все шестнадцать лет слежу за тем, чтобы мальчик не коснулся Холодного Железа, — возразил я. — Вы же знаете не хуже меня, что как только он прикоснется к железу, он раз и навсегда найдет свою судьбу, какую бы иную судьбу вы для него ни готовили. Вы мне кое-чем обязаны за такую службу».

Сэр Хьюон в прошлом был человеком, и поэтому был готов со мной согласиться, но леди Эсклермонд, покровительница матерей, переубедила его.

«Мы тебе очень благодарны, — сказал сэр Хьюон, — но считаем, что сейчас ты с мальчиком проводишь слишком много времени на своих холмах».

«Хоть вы меня и упрекнули, — ответил я, — я даю вам последнюю попытку передумать». Ведь я терпеть не мог, когда с меня требовали отчета в том, что я делаю на собственных холмах. Если бы я не любил мальчика так сильно, я не стал бы даже слушать их попреки.

«Нет-нет! — сказала леди Эсклермонд. — Когда он бывает со мной, с ним почему-то ничего подобного не происходит. Это целиком твоя вина».

«Раз вы так решили, — воскликнул я, — слушайте же меня!»

Пак дважды рассек ладонью воздух и продолжал: «Клянусь Дубом, Ясенем и Терновником, а также молотом аса Тора, клянусь перед всеми вами на моих холмах, что с этой вот секунды и до тех пор, когда мальчик найдет свою судьбу, какой бы она ни была, вы можете вычеркнуть меня из всех своих планов и расчетов».

После этого я исчез, — Пак щелкнул пальцами, — как исчезает пламя свечи, когда на нее дуешь, и хотя они кричали и звали меня, я больше не показался. Но, однако, я ведь не обещал оставить мальчика без присмотра. Я за ним следил внимательно, очень внимательно! Когда мальчик узнал, что они вынудили меня сделать, он высказал им все, что думает по этому поводу, но они стали так целовать и суетиться вокруг него, что в конце концов (я не виню его, ведь он был еще маленьким), он стал на все смотреть их глазами, называя себя злым и неблагодарным по отношению к ним. Потом они стали показывать ему новые представления, демонстрировать чудеса, лишь бы он перестал думать о земле и людях. Бедное человеческое сердце! Как он, бывало, кричал и звал меня, а я не мог ни ответить, ни даже дать ему знать, что я рядом!

— Ни разу, ни разу? — спросила Юна. — Даже если ему было очень одиноко?

— Он же не мог, — ответил Дан, подумав. — Ты ведь поклялся молотом Тора, что не будешь вмешиваться, да, Пак?

— Да, молотом Тора! — ответил Пак низким, неожиданно громким голосом, но тут же снова перешел на мягкий, каким он говорил всегда. — А мальчик действительно загрустил от одиночества, когда перестал меня видеть. Он попытался учить все подряд — учителя у него были хорошие — но я видел, как время от времени он отрывал взор от больших черных книг и устремлял его вниз, в долину, к людям. Он стал учиться слагать песни — и тут у него был хороший учитель, — но и песни он пел, повернувшись к Холмам спиной, а лицом вниз, к людям. Я-то видел! Я сидел и горевал так близко, что кролик допрыгнул до меня одним прыжком. Затем он изучил начальную, среднюю и высшую магию. Он обещал леди Эсклермонд, что к людям не подойдет и близко, поэтому ему пришлось довольствоваться представлениями с созданными им образами, чтобы дать выход своим чувствам.

— Какие еще представления? — спросила Юна.

— Да так, ребячье колдовство, как мы говорим. Я вам как-нибудь покажу. Оно некоторое время занимало его и никому не приносило особого вреда, разве что нескольким засидевшимся в кабаке пьяницам, которые возвращались домой поздней ночью. Но я-то знал, что все это значит, и следовал за ним неотступно, как горностай за кроликом. Нет, на свете не было больше таких хороших мальчиков! Я видел, как он шел след в след за сэром Хьюоном и леди Эсклермонд, не отступая в сторону ни на шаг, чтобы не угодить в борозду, проложенную Холодным Железом, или издали обходил давно посаженный ясень, потому что человек забыл возле него свой садовый нож или лопату, а в это самое время сердце его изо всех сил рвалось к людям. О славный мальчик! Те двое всегда прочили ему великое будущее, но в сердце у них не нашлось мужества позволить ему испытать свою судьбу. Мне передавали, что их уже многие предостерегали от возможных последствий, но они и слышать ничего не хотели. Поэтому и случилось то, что случилось.

Однажды теплой ночью я увидел, как мальчик бродил по холмам, объятый пламенем недовольства. Среди облаков одна за другой вспыхивали зарницы, в долину неслись какие-то тени, пока наконец все рощи внизу не наполнились визжащими и лающими охотничьими собаками, а все лесные тропинки, окутанные легким туманом, не оказались забитыми рыцарями в полном вооружении. Все это, конечно, было только представлением, которое он вызвал собственным колдовством. Позади рыцарей были видны грандиозные замки, спокойно и величественно поднимающиеся на арках из лунного света, и в их окнах девушки приветливо махали руками. То вдруг все превращалось в кипящие реки, а потом все окутывала полная мгла, поглощавшая краски, мгла, которая отражала царивший в юном сердце мрак. Но эти игры меня не беспокоили. Глядя на мерцающие зарницы с молниями, я читал в его душе недовольство и испытывал к нему нестерпимую жалость. О, как я его жалел! Он медленно бродил взад-вперед, как бык на незнакомом пастбище, иногда совершенно один, иногда окруженный плотной сворой сотворенных им собак, иногда во главе сотворенных рыцарей, скачущих на лошадях с ястребиными крыльями, мчался спасать сотворенных девушек. Я и не подозревал, что он достиг такого совершенства в колдовстве и что у него такая богатая фантазия, но с мальчиками такое бывает нередко.

В тот час, когда сова во второй раз возвращается домой, я увидел, как сэр Хьюон вместе со своей супругой спускаются верхом с моего Холма, где, как известно, колдовать мог лишь я один. Небо над долиной продолжало пылать,

и супруги были очень довольны, что мальчик достиг такого совершенства в магии. Я слышал, как они перебирают одну замечательную судьбу за другой, выбирая ту, которая должна будет стать его жизнью, когда они в глубине сердца решатся наконец позволить ему отправиться к людям, чтобы воздействовать на них. Сэр Хьюон хотел бы видеть его королем того или иного королевства, леди Эсклермонд — мудрейшим из мудрецов, которого все люди превозносили бы за ум и доброту. Она была очень добрая женщина.

Вдруг мы заметили, что зарницы его недовольства отступили в облака, а сотворенные собаки разом смолкли.

«Там с его колдовством борется чье-то чужое! — вскричала леди Эсклермонд, натягивая поводья. — Кто же против него?»

Я мог бы ответить ей, но считал, что мне незачем рассказывать о делах и поступках аса Тора.

— А откуда ты узнал, что это он? — спросила Юна.

— Я помню, как дул легкий северо-восточный ветер, пробираясь сквозь дубы и покачивая их верхушки. Зарница последний раз вспыхнула, охватив все небо, и мгновенно погасла, как гаснет свеча, а нам на голову посыпался колючий град. Мы услышали, как мальчик идет по излучине реки — там, где я впервые вас увидел.

«Скорей! Скорей иди сюда!» — звала леди Эсклермонд, протягивая руки в темноту.

Мальчик медленно приближался, все время спотыкаясь — он ведь был человек и не видел в темноте.

«Ой, что это?» — спросил он, обращаясь к самому себе.

Мы все трое услышали его слова.

«Держись, дорогой, держись! Берегись Холодного Железа!» — крикнул сэр Хьюон, и они с леди Эсклермонд с криком бросились вниз, словно вальдшнепы.

Я тоже бежал возле их стремени, но было уже поздно. Мы почувствовали, что где-то в темноте мальчик коснулся Холодного Железа, потому что Лошади Холмов чего-то испугались и завертелись на месте, храпя и фырча.

Тут я решил, что мне уже можно показаться на свет, так я и сделал.

«Каким бы этот предмет ни был, он из Холодного Железа, и мальчик уже схватился за него. Нам остается только выяснить, за что же именно он взялся, потому что это и предопределит судьбу мальчика».

«Иди сюда, Робин, — позвал меня мальчик, едва заслышав мой голос. — Я за что-то схватился, не знаю, за что…»

«Но ведь это у тебя в руках! — крикнул я в ответ. — Скажи нам, предмет твердый? Холодный? И есть ли на нем сверху алмазы? Тогда это — королевский скипетр».

«Нет, не похоже», — ответил мальчик, передохнул и снова в полной темноте стал вытаскивать что-то из земли. Мы слышали, как он пыхтит.

«А есть ли у него рукоятка и две острые грани? — спросил я. — Тогда это — рыцарский меч».

«Нет, это не меч, — был ответ. — Это и не лемех плуга, не крюк, не крючок, не кривой нож и вообще ни один из тех инструментов, какие я видел у людей».

Он стал руками разгребать землю, стараясь извлечь оттуда незнакомый предмет.

«Что бы это ни было, — обратился ко мне сэр Хьюон, — ты, Робин, не можешь не знать, кто положил его туда, потому что иначе ты не задавал бы все эти вопросы. И ты должен был сказать мне об этом давно, как только узнал сам».

«Ни вы, ни я ничего не могли бы сделать против воли того кузнеца, кто выковал и положил этот предмет, чтобы мальчик в свой час нашел его», — ответил я шепотом и рассказал сэру Хьюону о том, что видел в кузнице в день Тора, когда младенца впервые принесли на Холмы.

«Что ж, прощайте, мечты! — воскликнул сэр Хьюон. — Это не скипетр, не меч, не плуг. Но может быть, это ученая книга с золотыми застежками? Она тоже могла бы означать неплохую судьбу».

Но мы знали, что этими словами просто утешаем сами себя, и леди Эсклермонд, поскольку она когда-то была женщиной, так нам прямо и сказала.

«Хвала Тору! Хвала Тору! — крикнул мальчик. — Он круглый, у него нет конца, он из Холодного Железа, шириной в четыре пальца и толщиной в один, и тут еще нацарапаны какие-то слова».

«Прочти их, если можешь!» — крикнул я в ответ. Темнота уже рассеялась, и сова в очередной раз вылетела из гнезда.

Мальчик громко прочел начертанные на железе руны:

Немногие могли бы

Предвидеть, что случится,

Когда дитя найдет

Холодное Железо.

Теперь мы его увидели, нашего мальчика: он гордо стоял, освещенный светом звезд, и у него на шее сверкало новое, массивное кольцо бога Тора.

«Его так носят?» — спросил он.

Леди Эсклермонд заплакала.

«Да, именно так», — ответил я. Замок на кольце, однако, еще не был защелкнут.

«Какую судьбу это кольцо означает? — спросил меня сэр Хьюон, пока мальчик ощупывал кольцо. — Ты, не боящийся Холодного Железа, ты должен сказать нам и научить нас».

«Сказать я могу, а научить — нет, — ответил я. — Это кольцо Тора сегодня означает только одно — отныне и впредь он должен будет жить среди людей, трудиться для них, делать им то, в чем они нуждаются, даже если сами они и не подозревают, что это будет им необходимо. Никогда не будет он сам себе хозяин, но не будет и над ним другого хозяина. Он будет получать половину того, что дает своим искусством, и давать в два раза больше, чем получит, и так до конца его дней, и если свое бремя труда он не будет нести до самого последнего дыхания, то дело всей его жизни пропадет впустую».

«О злой, жестокий Top! — воскликнула леди Эсклермонд. — Но смотрите, смотрите! Замок еще открыт! Он еще не успел его защелкнуть. Он еще может снять кольцо. Он еще может к нам вернуться. Вернись же! Вернись!» Она подошла так близко, как только смела, но не могла дотронуться до Холодного Железа. Мальчик мог бы снять кольцо. Да, мог бы. Мы стояли и ждали, сделает ли он это, но он решительно поднял руку и защелкнул замок навсегда.

«Разве я мог поступить иначе?» — сказал он.

«Нет, наверное, нет, — ответил я. — Скоро утро, и если вы трое хотите попрощаться, то прощайтесь сейчас, потому что с восходом солнца вы должны будете подчиниться Холодному Железу, которое вас разлучит».

Мальчик, сэр Хьюон и леди Эсклермонд сидели, прижавшись друг к другу, по их щекам текли слезы, и до самого рассвета они говорили друг другу последние слова прощания.

Да, такого благородного мальчика на свете еще не было.

— И что с ним стало? — спросила Юна.

— Едва забрезжил рассвет, он сам и его судьба подчинились Холодному Железу. Мальчик отправился жить и трудиться к людям. Однажды он встретил девушку, близкую ему по духу, и они поженились, и у них родились дети, прямо-таки «куча мала», как говорит поговорка. Может быть, в этом году вы еще встретите кого-нибудь из его потомков.

— Хорошо бы! — сказала Юна. — Но что же делала бедная леди?

— А что вообще можно сделать, когда сам ас Тор выбрал мальчику такую судьбу? Сэр Хьюон и леди Эсклермонд утешали себя лишь тем, что они научили мальчика, как помогать людям и влиять на них. А он действительно был мальчиком с прекрасной душой! Кстати, не пора ли вам уже идти на завтрак? Пойдемте, я вас немного провожу.

Вскоре Дан, Юна и Пак дошли до места, где стоял сухой, как палка, папоротник. Тут Дан тихонько толкнул Юну локтем, и она тотчас же остановилась и в мгновение ока надела одну сандалию.

— А теперь, — сказала она, с трудом балансируя на одной ноге, — что ты будешь делать, если мы дальше не пойдем? Листьев Дуба, Ясеня и Терновника тут тебе не сорвать, и, кроме того, я стою на Холодном Железе!

Дан тем временем тоже надел вторую сандалию, схватив сестру за руку, чтобы не упасть.

— Что-что? — удивился Пак. — Вот оно людское бесстыдство! — Он обошел их вокруг, трясясь от удовольствия. — Неужели вы думаете, что, кроме горстки мертвых листьев, у меня нет другой волшебной силы? Вот что получается, если избавить вас от страха и сомнения! Ну, я вам покажу!

Что царства, троны, столицы

У времени в глазах?

Расцвет их не больше длится,

Чем жизнь цветка в полях.

Но набухнут новые почки

Взор новых людей ласкать,

Но на старой усталой почве

Встают города опять.

Нарцисс краткосрочен и молод,

Ему невдомек,

Что зимние вьюги и холод

Придут в свой срок.

По незнанью впадает в беспечность,

Гордясь красотой своей,

Упоенно считает за вечность

Свои семь дней.

И время, живого во имя

Доброе ко всему,

Делает нас слепыми,

Подобно ему.

На самом пороге смерти

Тени теням шепнут

Убежденно и дерзко: «Верьте,

Вечен наш труд!»

Минуту спустя дети уже были у старика Хобдена и принялись за его немудреный завтрак — холодного фазана. Они наперебой рассказывали, как в папоротнике чуть не наступили на осиное гнездо, и просили старика выкурить ос.

— Осиным гнездам быть еще рано, и я не пойду туда копаться ни за какие деньги, — отвечал старик спокойно. — Мисс Юна, у тебя в ноге застряла колючка. Садись-ка и надевай вторую сандалию. Ты уже большая, чтобы бегать босиком, даже не позавтракав. Подкрепляйся-ка фазаненком.

Примечания:

55. Сэр Хьюон — герой одноименной старофранцузской поэмы. Оберон, король фей, помог молодому рыцарю сэру Хьюону завоевать сердце красавицы леди Эсклермонд. После смерти Сэр Хьюон сменил Оберона и сам стал королем фей.

56. Вавилон — древний город в Месопотамии, столица Вавилонии.

57. Один — в скандинавской мифологии верховный бог, из рода асов. Мудрец, бог войны, хозяин вальгаллы.

58. Молот. — У бога Тора было оружие — боевой молот Мьелльнир (тот же корень, что и русского слова «молния»), который поражал врага и возвращался к владельцу как бумеранг.

"Золота - хозяйке, служанке - серебра,
Медь - мастеру искусному для пользы и добра.
"Но лишь одно железо - в замке сказал барон, -
Холодное Железо всем правит с давних времен".

"...А если б ты захотел превратить меня в кого-нибудь, например, в выдру, ты бы смог?
- Нет, пока у тебя на плече болтаются сандалии - нет.
- А я их сниму. - Юна бросила сандалии на землю. Дан тут же последовал ее примеру. - А теперь?
- Видно, сейчас вы верите мне меньше, чем прежде. Тот, кто верит в волшебство по настоящему, не станет просить чуда.
Улыбка медленно поползла по лицу Пака.
- Но при чем тут сандалии? - спросила Юна, усевшись на ворота.
- При том, что в них есть Холодное железо, - сказал Пак, примостившись там же. - Я имею ввиду гвозди в подметках. Это меняет дело."
Редьярд Киплинг "Сказки Пака"

Словарь символов, Джек Тресиддер, изд. "Гранд" Москва 2001 год.

Гвоздь
Символ защиты. Например, по китайской традиции, в здание часто забивают множество лишних гвоздей, чтобы защитить его от злых духов; в Древнем Риме в храме Юпитера существовала ежегодная церемония забивания гвоздя.
Прикрепление или соединение — функции гвоздей, которые, как полагают, прямо повлияли на их значение в некоторых африканских магических обрядах — удержать вызываемых духов рядом, пока они не выполнят те задачи, ради которых шаман их вызывает. В произведениях искусства три гвоздя символизируют распятие Христа. Гвозди также могут быть атрибутами личностей, связанных со Христом, — например, св. Елена, мать императора Константина Великого, про которую говорили, что она владеет тем самым крестом и гвоздями, которые использовали при распятии Иисуса Христа, что, впрочем, оспаривалось другими «обладателями» этих реликвий.

"Энциклопедия примет и суеверий" Кристина Хоул, Москва "Крон-пресс"

Гвозди
Как и почти все, сделанное из железа, гвозди раньше использовались в самых разных видах ворожбы — как защитной, так и лечебной. Говорят, что римляне вбивали их в стены домов как противоядие от чумы.

Плиний утверждает, что эпилептика можно вылечить, если вбить гвоздь в землю, на которой он лежал в припадке. Он также сообщает, что гвоздь, выдернутый из гробницы и положенный на пороге спальни, защищает спящего от ночных кошмаров, видений и призраков. В этом последнем, конечно, замешана власть мертвых, но несомненно также, что усиливалась она именно с помощью железа.

В Великобритании считают удачей найти на дороге гвоздь, особенно ржавый. Его надо немедленно поднять и унести домой. Если гвозди носить в кармане или спрятать в доме, они предохраняют от колдовства и сглаза. В свое время верили, что если кого-то подозревают в колдовстве, это подозрение можно проверить, потихоньку от него вбив десятипенсовый гвоздь в его (или ее) след. Если это действительно колдун, какая-то сила заставит его вернуться и вытащить гвоздь, а если он невинен, то так и пойдет своей дорогой, не подозревая о проведенном над ним эксперименте.
В Суффолке малярию лечили тем, что выходили в полночь на перекресток дорог, поворачивались вокруг себя три раза и вбивали десятипенсовый гвоздь в землю по самую шляпку. Это надо было сделать за то время, пока бьют часы, причем следовало вернуться домой спиной вперед, пока не затихла последняя нота. Если все сделать правильно, то болезнь останется там, на перекрестке, и ее подхватит первый наступивший на гвоздь.
Обри в «Miscellanies» сообщает, что зубную боль можно победить, расковыряв до крови десну новым гвоздем, который потом надо забить в дуб. «Это вылечило сына Уильяма Нила, — пишет он, — в высшей степени мужественного джентльмена, когда от боли он едва не сошел с ума и уже хотел застрелиться». На острове Айлей в прошлом веке гвозди вбивали в большой валун под названием «Ксач Дийд», чтобы предотвратить зубную боль на будущее. Другой способ, практиковавшийся там же, — заколотить гвоздь в верхнюю перемычку кухонной двери. Пока он остается там, человек, ради которого его вбили, не будет страдать от зубной боли. В Бернере примерно в те же времена вытаскивали только что вбитый в гроб первый гвоздь, чтобы потереть им больной зуб, — это считалось вернейшим средством.
В Чешире, когда несколько мужчин хотели связать себя и друг друга клятвой что-то сделать или чего-то не делать, они все вместе шли в лес на некотором удалении от дома и там вбивали гвоздь в дерево, принося клятву, что они выполнят обещание, пока гвоздь будет оставаться на месте. Вытаскивать его без всеобщего согласия было нельзя, но если такое случалось, все освобождались от клятвы. Хотя этого обычая больше не существует, в чеширском наречии сохранилось выражение «вытащить гвоздь», которое означает нарушить клятву или обещание.

Гвозди
Тот, кто болен лихорадкой, пусть выйдет один в полночь на перекресток дорог, и, когда часы начнут бить полночь, трижды обернется на одном месте и вобьет в землю гвоздь за десять пенни. Затем он должен уйти от этого места задом наперед, прежде чем часы пробьют двенадцать раз. Лихорадка покинет его. (Суффолк).
Здесь мы имеем дело с "прибиванием зла" — одним из наиболее распространенных во всем мире суеверий. Едва ли найдется хотя бы одна страна, цивилизованная или нецивилизованная, где такие обряды не практиковались бы в той или иной форме.
Зло (в данном случае — болезнь) можно было прибить к земле, к дереву, к двери и к любому другому месту, куда можно вбить гвоздь и, таким образом, избавить от беды пациента, который затем уходил от этого места.
В Блиде (Алжир) женщины вбивают гвозди в некое священное дерево, чтобы освободиться от своих болезней. Персы расцарапывали до крови десну под больным зубом и вбивали окровавленный гвоздь в дерево — вместе с зубной болью. Если кто-то ненароком выдергивал гвоздь, он забирал себе зубную боль.
То же самое делали жители Порт-Шарлот, Брунсвика, Северной Африки, Могадора, Туниса и Египта. В Каире еще в недавние времена было принято вбивать гвозди в деревянные створки Южных Ворот, чтобы избавиться от головной боли.
Вот еще один случай, когда похожие обычаи бытуют у народов, между которыми никогда не было никакой связи.

Если свинью или свинство помянут в море, рыбак должен прикоснуться к гвоздям своей лодки и сказать "cauld airn", иначе не миновать ему несчастья.

"Энциклопедия символов, знаков, эмблем" изд. "Локид" 1999, "Миф" 1999

Гвоздь
Гвоздь есть утверждение символа космической оси на небольшом отрезке, отыгрывающем эту вертикаль.
В христианской традиции это - гвозди креста. Эмблемы святых Себастьяна, Урсулы, Кристины, Эдмунда обозначают мучение и страдание.

Фреска - Гвозди Креста Господня
Дидро, французский энциклопедист, сравнивал глубокие мысли с железными гвоздями, которые вогнаны в ум так, что потом их ничем нельзя вырвать.
На архетипическом уровне гвоздь, как правило, не является символом вины. Если ты нечаянно наступил на гвоздь, то это знак твоей невнимательности, что и подтверждает русская поговорка «Невинен гвоздь, что в стену лезет - обухом колотят».
На психоаналитическом уровне гвоздь, несомненно, несет фаллическую нагрузку. В знаменитом романе Эриха Марии Ремарка «Черный обелиск» некая фрау Питкер вытаскивает гвоздь анальным сфинктером.
говорят, что на даче Сталина существовал гвоздь огромных размеров, вбитый в балку. В мифическом плане он осуществлял магико-символическую функцию, помогая власти диктатора. Один из пролетарских поэтов использовал метафору о железных людях, из которых можно делать гвозди, что, несомненно, является элементом социальной магии.
Гвозди участвуют в знаке конечности. Забить гвоздь в крышку гроба значит покончить с кем-либо или с какой-то ситуацией. У спортсменов-футболистов существует выражение «повесить бутсы на гвоздь», которое означает конец спортивной карьеры. В.К.

"Холодное Железо подчиняет людей. С самого рождения они окружены железом и не могут без него жить. Оно есть в каждом их доме и способно возвысить или уничтожить любого из них. Такова судьба всех смертных, как зовут людей Жители Холмов, и ее не изменишь.
...Люди относятся к железу легкомысленно. Они вешают подкову на дверь и забывают перевернуть ее задом наперед. Потом, может через день, а может, через год, в дом проскальзывают Жители Холмов, находят грудного младенца спящего в колыбели, и..."

"Энциклопедия суеверий" "Локид" - "Миф" Москва 1995

ПОДКОВА
Лошадиная подкова, прибитая над дверью дома, приносит удачу всем, кто в нем живет. (Повсеместно).
Если подкова над дверью взята из-под задней ноги сивой кобылы, удача будет наибольшей.
Подкова, прибитая на мачту рыболовецкого судна, защищает его от бури. (Суеверие шотландских рыбаков).
Если ты найдешь на дороге подкову, подбери ее, плюнь на нее и брось через левое плечо, загадав желание. Твое желание должно исполниться. (Север).
Найти подкову на дороге — к счастью. (Повсеместно).
Если всадник положит монету на один из камней "Кузницы Уэйленда" (Беркшир), а затем удалится восвояси, то Уэйленд чудесным образом подкует его лошадь. (Уэйленд —это Вёлунд, бог древних скандинавов. Что же касается "Кузницы Уэйленда", то это группа древних камней в районе беркширского Уайтхорса).
Вера в счастливые качества лошадиной подковы — одно из наиболее распространенных современных суеверий. Даже те, кто возмущается, когда их называют суеверными, найдя подкову все же стараются прибить ее над дверью.
Но суеверие требует (мы выяснили это на примере множества прибитых подков), чтобы она висела строго определенным образом, а именно концами кверху.
Источник этого поверья состоит в том, что дьявол (от которого должна защищать подкова) всегда ходит кругами и, доходя до каждого из концов подковы, вынужден развернуться и пойти обратно.
В Девоншире и Корнуолле — землях, населенных феями и пиксами, — суеверие, связанное с подковой, популярно и по сей день.
Чтобы отогнать дьявола, подкова была зарыта в портале Стейнинфилдской церкви в Суффолке. Очевидно, община не доверяла святой воде, которая обычно используется для этих нужд.
Многие великие люди тоже питали слабость к лошадиным подковам. Например, на "Виктории", флагманском судне адмирала Нельсона, подкова была прибита к мачте.
Г-н Кейри Хэзлитт вспоминает, как однажды он ехал со своим знаменитым приятелем по Лондону в кэбе и тут лошадь потеряла подкову. Его друг тут же выскочил из кэба и схватил подкову, чтобы прибить ее над дверью своего дома.
Когда доктор Джеймс, в то время еще бедный химик, изобрел жаропонижающее средство, его познакомили с Ньюбери, которому он мог продать свое лекарство.
По дороге к дому Ньюбери химик увидел на дороге подкову и спрятал ее в свою сумку. И все успехи, которые были достигнуты впоследствии с продажей жаропонижающего, доктор Джеймс приписывал тому, что он прибил найденную подкову под крышей своего экипажа.
Культ подковы мог возникнуть также из легенды о Св. Дунстане и дьяволе. Святой был известным кузнецом, и (как гласит легенда) однажды к нему явился сам дьявол и попросил подковать свое копыто. Святой согласился и, приковав посетителя к стене, взялся за него так крепко, что дьявол запросил пощады, Перед тем, как освободить, святой заставил его поклясться, что он никогда не войдет туда, где будет видна подкова.
Однако, скорей всего, идею, будто подкова может защитить от злых сил, на наши острова занесли римские завоеватели. Ведь римляне были уверены, что зло можно пригвоздить к чему-либо, и вбивание гвоздей в двери и стены зданий было у них распространенным средством лечения болезней и отведения порчи.
Насколько крепко люди верили в сипу подковы, свидетельствует одно из добрых пожеланий, распространенных в начале прошлого века. "Пусть ваш порог никогда не лишится своей подковы!"
Кроме христиан, в счастливые свойства подковы верят иудеи, турки, еретики и атеисты во всем мире.

Вера в подкову широко распространена и в России: "Найти старое железо, особенно подкову — приносит счастье. Найденная подкова, прибитая к порогу торгового заведения, приносит удачу в торговле".
В русских деревнях подковы обычно прибивались или перед порогом, или над дверью, правда; в отличие от английской традиции, располагать подкову было принято концами вниз.

ПОДКОВА
На протяжении веков подкова считалась приносящим счастье и защиту амулетом во всех странах, где куют лошадей. Частично это происходит оттого, что она сделана из железа и выкована кузнецом, а частично от того, что она своей формой напоминает, а потому и символизирует, молодой месяц.
Найти подкову на дороге — очень хорошая примета, и особенно если она отлетела от задней, ближайшей к прохожему ноги серой кобылы. Нечего и говорить, что оставлять такую редкую и счастливую находку без внимания ни в коем случае нельзя. В некоторых регионах говорят, что, как и в случае с гвоздем или угольком, правильная последовательность действий при находке такова: поднять предмет, плюнуть на него, загадать желание, бросить через левое плечо и идти своей дорогой не оглядываясь. Впрочем, более общепринятая практика — взять подкову с собой и прибить над входной дверью или к порогу.
Вера в то, что присутствие подковы в этих местах отвращает злые силы и приносит счастье, очень стара и отнюдь не изжита и поныне, если можно принять в качестве свидетельства тому множество настоящих или игрушечных подков, висящих в городских и сельских домах по всему миру. Обри в «Remaines» замечает, что «это должна быть подкова, найденная на большой дороге случайно; ее используют как защиту от злых козней или от власти ведьм; и это старинный способ, исходящий из астрологического принципа, что Марс есть враг Сатурна, под которым находятся ведьмы; и нигде его так много не используют (и поныне), как в западной части Лондона, и особенно в новых постройках». Фермеры прибивали одну, три или семь подков над стойлами и конюшнями для защиты своих животных от колдовства и, в случае лошадей, от того, чтобы феи и бесы мучили их по ночам. Моряки тоже прибивали подковы на мачты, чтобы отвратить шторма и кораблекрушение. Говорят, что на грот-мачте «Виктории» у адмирала Нельсона тоже висела подкова.
Мнения о том, как правильно подвешивать подкову, несколько расходятся. Некоторые считают, что вешать надо концами вниз. Другие, и таких, пожалуй, большинство, считают, что в таком случае удача выльется, и чтобы сохранить ее внутри, надо вешать подкову рогами вверх. У обеих теорий есть свои страстные приверженцы, но более популярной, по крайней мере в Англии, представляется все же вторая. Ф. Т. Элуорти в «Horns of Honor» сообщает о сомерсетском фермере, который, полагая, что его заболевший скот сглазили, привесил подкову рогами вниз. Животные не выздоравливали, и сосед сказал ему, что это оттого, что подкова висит «вверх ногами». Если подкова не висит рогами вверх, ничего хорошего ожидать не приходится. Фермер внял совету приятеля, перевесил подкову и, согласно сообщенным Элуорти сведениям, больше уже не имел проблем с больным скотом.
Р. М. Хинли (97) отмечает два интересных линкольнширских способа ворожбы с использованием подков. Первый был направлен на то, чтобы не допустить белой горячки, и состоял в том, чтобы прибить три подковы в головах кровати. Сделавший это мог пить сколько ему заблагорассудится, не боясь, что начнет заговариваться или видеть чертиков.
Другой способ более изощрен и явно языческого происхождения. Хинли рассказывает, что в 1858-м или 1859-м году там, где он жил, вспыхнула эпидемия лихорадки, и он как-то раз принес больному ребенку хинин. Бабушка больного отвергла дар, сказав, что у нее есть кое-что получше, чем «эта противная горечь». Она провела м-ра Хинли в комнату, где лежал больной, и показала три подковы, прибитые в изножье кровати с молотком поперек их. Это, сказала она, отгонит приступы лихорадки. Она приделала их с соблюдением соответствующего ритуала: прибивала каждую подкову молотком, держа его в левой руке и приговаривая:
Отец, и Сын, и Святый Дух, Прибей дьявола на сук. Трижды бьет Святой мой крюк, Трижды молот бьет с наскока, Раз за Бога, и раз за Вода, и раз за Лока.
В этом заклинании наряду с Пресвятой Троицей призываются скандинавские божества Вотан (Один) и Локи, а «Святой крюк» представляет молот Тора. Но при этом крайне маловероятно, чтобы бубушка больного ребенка отдавала себе во всем этом отчет. Единственное, что она знала, так это то, что стих этот — могущественное заклинание, и что вместе с подковами и молотком он обеспечит более быстрое и полное выздоровление, чем любое химическое вещество.

Энциклопедический словарь "Славянский мир I-XVI века" В. Д. Гладкий, Москва Центрополиграф 2001 г.

ПОДКОВЫ — применявшиеся в древности для защиты копыт рабочих животных чулки или башмаки, сплетенные из камыша, лыка, соломы, веревки, позже — железные пластинки с крючками; эти приспособления привязывали к нижней части ноги животного ремнями или веревками. Современные П., прибиваемые гвоздями, изобретены римлянами (судя по многочисленным находкам в поздних римских военных лагерях) не позже 3 в. С тех пор П. почти не менялись.
П. бывают летние и зимние. Зимой и в случае передвижения по скользкой дороге для большей устойчивости животных на нижней поверхности П. делаются шипы (выступы). Различаются также П. для верховых, упряжных лошадей и др. Для порочных и больных копыт применяют круглые П., полуподковы и др.

Словарь символов, Джек Тресиддер, изд. "Гранд" Москва 2001 год.

ПОДКОВА
Древний талисман против дурного глаза, но только если изгиб подковы направлен вверх — это подтверждает теорию, что предполагаемая магия подковы основана на защитном символизме месяца (железо образует форму полумесяца).

В. И. Даль "Толковый словарь живого великорусского языка"

ПОДКАВЫКАТЬ (подковыкать), подковать лошадь, ковать, пришивать под копыта гвоздями подковы. Подкуй, да не закуй. У коня ноги подкуты, зап. подкованы. Подкуй козла: лошадям легче! Языка не подкуешь (чтоб не спотыкался). Подковать сапоги, подбить железные скобки, подковки. Подковать сани, подбить подрезы. || — кого, обмануть, надуть. || Подковало на дворе, безличн., подморозило, подмерзло. —ся, страдат. или возвр. по смыслу речи. Подкавыванье, подкованье, подков, подковка, действ. по глаг. || Подковка, —вочка, умалит. подкова, железная скоба, выкованная по конскому копыту, обычно с шипами назади, по концам, и с одним напереди, с продольной снизу бороздкой и восемью дырами в ней, для гвоздей. Вологжане жеребенка с подковами съели, замест теленка. || Подковка, новг. прорубь, на Ильмене, куда рыболовы запускают рели, шесты, прогоны. Подковный гвоздь или ухналь (Hufnagel) походить на костыль. Подковочный стан, в коем подтягивают лошадь на подпругах, для ковки. Подковник, растен. Hippocrepis, переводн. Подковообразный, подковчатый, очертаньем похожий на подкову. Подкавыватель лошадей, подкователь, подковщик, подковавший кого, что-либо; || подковщик, мастер или продавец подков.

Энциклопедия Брокгауза и Ефрона

Подкова

— В древности подковывания не существовало в теперешнем значении этого слова; существовало только обувание ног лошади в особого вида соломенные сандалии, подобно тому как это и поныне делается еще в Японии. Подковывание впервые начали практиковать галлы, причем П. делались из железа или бронзы. В VI в. по Р. Хр. подковывание изредка производилось германцами, славянами и вендами. В IX в. встречается первое упоминание ("Tactica", V, 4, Льва VI) о существовании подковывания у греков, вероятно, занесенного в Константинополь германцами. Во всеобщее употребление в Европе ковка лошадей вошла только в XIII в. по Р. Х.

"Корона - для героя, держава - тому, кто смел,
Трон и власть - для сильного, кто удержать их сумел"
"Нет, преклонил колена в замке своем барон. -
Холодное железо - властитель всех времен.
Железо с Голгофы - властитель всех времен!"
Редьярд Киплинг "Сказки Пака"
(...эмм...по поводу железа с Голгофы - я не согласна, конечно, посольку Пак вот разгуливал по полям и холмам доброй старой Англии задолго до Распятия, да и железо тогда уже было в цене. А со временем, я полагаю, и Голгофа забудется, как храмы Юпитера или Гора, но железо останется все равно еще дольше...Если только китайцы не завалят весь мир пластиком и силиконом..))) - D.W.)

(фанатик с Филиппин, прибивший себя гвоздями к кресту...Нет, поклоняться Юпитеру по крайней мере было не больно..))) - D.W.)

"Энциклопедия примет и суеверий" Кристина Хоул, Москва "Крон-пресс"

БУЛАВКИ
Булавки раньше использовали при разного рода ворожбе, с добрыми и злыми целями, и гаданиях. Будучи с одной стороны острыми, с другой — сделанными из металла, они могли быть как опасными, так и защищающими, в зависимости от обстоятельств и способов употребления. Вколотая в дверь булавка не допускала проникновения в дом ведьм и колдунов, но и они могли использовать те же булавки для своего колдовства, особенно в магии изображений. Люди любили бросать согнутые и скрюченные булавки в целебные и исполняющие желания колодцы и источники, да, похоже, и сейчас любят, потому что на их дне можно часто видеть совершенно новые, незаржавевшие булавки.
Обычно считается хорошей приметой найти булавку на земле, но только если ее немедленно поднять. В некоторых регионах это хорошо только при том условии, что острие направлено от вас. Если же оно направлено к вам, надо оставить булавку на месте, ибо поднять ее значит «взять себе скорбь». В Суссексе незамужняя женщина не должна поднимать с земли изогнутую, помутневшую или ржавую булавку, иначе она так и умрет незамужней.

Наличие острого кончика делает булавку нехорошим подарком между друзьями, разве только что-нибудь будет подарено в ответ. В некоторых местах их нехорошо даже одалживать. Впрочем, это вполне безопасно, если дарящий или дающий взаймы не передаст булавку из рук в руки, а пригласит «угощаться». Многие моряки не любят иметь их на борту, потому что из-за них может возникнуть течь в корпусе или могут порваться рыбацкие сети.
Портниха на примерке, как правило, избегает пользоваться черными булавками. Если при этом она случайно приколет новое платье к старой одежде клиентки, то число использованных при этом булавок обозначит число лет до ее свадьбы.

Когда в обязанность подружек невесты входило раздевать ее перед первой брачной ночью, девушка, вынувшая первую булавку, считалась счастливицей — она первая из всей компании выйдет замуж. Она не должна была, однако, оставлять булавку себе — их все надо было выбрасывать. Миссон де Вальбур в своих «Воспоминаниях и наблюдениях М. Миссона в его путешествиях по Англии» (Н. Misson de Valbourg, «Memoirs & Observations of M. Misson in his Travels over England», 1719, trans. J. Ozell) рассказывает, что после брачного пира «подружки ведут невесту в спальню, где раздевают ее и укладывают на постель. Они должны расстегнуть и выбросить все булавки. Горе невесте, если хоть единая останется близ нее; ничего у нее не пойдет ладом. Горе и подружке, если она оставит себе хоть одну булавку, ибо тогда она не выйдет замуж до самой Троицы».

Викторианская булавка с подковой - это, конечно, не железо, но я не удержалась..))) - D.W.

В некоторых регионах Великобритании считается, что если любая незамужняя, необязательно подружка невесты, сможет вынуть для себя булавку из невестиного платья во время ее возвращения из церкви, она выйдет замуж в течение года; но она опять-таки не должна ее хранить, потому что тогда либо примета не сработает, либо только что повенчанная пара не будет знать достатка.
Аналогично этому, булавки, которыми был заколот саван или что-нибудь другое на покойнике, не должны больше использоваться живыми. После того как их вынули из погребальных одежд, их следует аккуратно уложить в гроб и похоронить вместе с покойным.

Викторианские шляпные булавки.

Один из магических способов вернуть неверного или ушедшего возлюбленного — бросить в полночь двенадцать новых булавок в огонь и сказать:
Не булавки сжечь хочу,
А сердце... поворочу.
Пусть не ест, не спит, не пьет,
Пока обратно не придет.
Другой способ — воткнуть две булавки в горящую свечу так, чтобы они проткнули фитиль, и произнести это же заклинание. Эдди говорит, что на севере срединных английских графств верили, что женщина может причинять мучения своему мужу или любовнику, просто нося девять булавок в складках своего платья.

Булавки когда-то очень широко использовались для защиты от ведьм и разрушения чар. Шарлотта Лэтем повествует о том, как во время ремонта дома в Палборо во второй половине девятнадцатого века под плитой очага в одной из комнат нашли бутылку, в которой находилось более двухсот булавок. Рабочие сказали, что часто находят такие бутылки в старых домах и что они предназначались для защиты от ведьм и колдунов.
В том же рассказе о суссекских верованиях говорится о том, как миссис Пакстон из Уэстдина, посетив некий деревенский дом, обнаружила на очаге флягу, полную булавок. Ей сказали, чтобы она ее не трогала, потому что фляга очень горяча, а также потому, что тогда ворожба не сработает. Хозяйка дальше объяснила, что ее дочь больна эпилепсией. Поскольку врачи ничего сделать не могли, женщина пошла к знахарке, и та определила, что приступы вызваны колдовством, и посоветовала наполнить флягу булавками и поставить у огня, чтобы они раскалились докрасна. Тогда они пронзят сердце ведьмы, которая наложила эти чары, и заставят ее их снять. Она сделала, как ей велели, и вот теперь ожидает, что дочь скоро поправится.

Турецкие булавки.

"Энциклопедия суеверий" "Локид" - "Миф" Москва 1995

БУЛАВКА
Заметишь булавку — подбери ее, и весь год тебе будет сопутствовать удача.
Заметишь булавку и оставишь ее лежать, и удача отвернется от тебя на весь день.
Если подружка невесты вынимает булавки из ее свадебного наряда — она приобретает удачу.
Если, идя к алтарю, невеста потеряет булавку, — не видать ей удачи.
Никогда не одалживай булавку. (Север).
Поднимаясь на борт корабля, не бери с собой булавок. (Йоркшир).
Изо всех этих суеверий до наших дней, очевидно, дожило только одно: табу на одалживание булавок. Оно все еще тщательно соблюдается на Севере, где, разрешая взять булавку, вам скажут: "Возьмите, но я вам ее не давал". В чем заключается неудача, которой они избегают, мы не смогли выяснить.

Булавочка с подвеской в виде замочка - двойной амулет.

Примета с найденной булавкой имеет определенное условие. Если вы видите лежащую булавку, то, прежде, чем подобрать ее, присмотритесь, как она лежит. Если она лежит острием к вам, подбирать ее не стоит, ибо это принесет неудачу. Однако ничто не помешает вам подобрать ее на обратном пути, когда она будет лежать острием от вас!
Трудно понять дурное предзнаменование, связанное с потерей булавки. Но Миссон ("Travels") пишет: "Горе невесте, потерявшей булавку! Не видать ей удачи ни в чем. Горе и подружке, которая подберет булавку, ибо она не выйдет замуж до Троицына дня".
Очевидно, именно поэтому подружки невесты имели обычай выбрасывать на счастье булавки из ее свадебного наряда.

Забавное упоминание о булавках связано со свадьбой королевы Марии Шотландской и графа Дарнли. Рэндольф ("Letters") сообщает, что после венчания королева, удалившаяся в свою опочивальню, чтобы сменить наряд, "позволила всем присутствовавшим приблизиться, чтобы взять по булавке на память".
На Оксни Айленд (Ромнийские болота) после похорон каждый участник траурной процессии втыкал булавку в кладбищенские ворота, через которые внесли покойника. Считалось, что это защитит усопшего от злых духов, которые могут напасть на него.
То же самое делал егерь, если на охоте кто-нибудь погибал от неудачного выстрела. Он втыкал иголки в каждую ограду и в каждый столбик, мимо которого проносили тело. Это суеверие, очевидно, имеет нечто общее с "прибиванием зла".

Одалживание булавки в русской традиции также считается плохой приметой: "Булавку давать — не должно, чтобы не раздружиться; а уж если нельзя обойтись, то сперва уколоть того в руку, кому давать приходится".
В отличие от английского поверья, в России повсеместно распространено убеждение, что подобрать найденную булавку (как вообще всякий колющий или режущий предмет) — накликать себе беду.

Турецкая булавка-амулет от сглаза.
Практически во всех мифологических системах существует представление о том, что нечистая сила боится колющих и режущих железных предметов (ножа, топора, иголки и т. д.). Этим можно объяснить запрет подбирать булавку, лежащую острием по направлению к идущему (см. английское поверье), так как человек в этом случае оказывается "в позиции" нечистой силы. Также понятно, почему потеря булавки невестой считается дурным предзнаменованием, — невеста теряет оберег, свою магическую защиту. Кстати, в русском свадебном обряде многих локальных традиций невесте от сглаза втыкали в подол или за пазуху булавки крест-накрест. Булавка служила магическим оберегом и в английском похоронном обряде (возможно, даже от самого покойника).

М. Фасмер "Этимологический словарь русского языка"

Булава, булавка

Укр. булава "булава, жезл", польск. buawa "булава, гетманский жезл". Производное на -ava (-аvъ) от слав. *bula "шишка, набалдашник", словен. bъla "шишка, желвак", чеш. boule "шишка", польск. bua "ком", bula "пузырь", сербохорв. бэљити, избэљити "выпучивать глаза, таращиться". || Родственно гот. ufbauljan "надувать, делать надменным", ср.-в.-н. biule, нов.-в.-н. Beule "шишка", ирл. bolach ж. < *bhulak (Стокс, KZ 30, 557 и сл.); см. Бернекер 1, 100; Брюкнер 48; Ильинский, РФВ 61, 240; Корш, AfslPh 9, 493. Предположение о заимств. булава из тюрк. (Mi. TEl. 1, 268; EW 417; Горяев, ЭС 33) не имеет оснований (см. Корш, там же); точно так же следует отвергнуть попытки видеть в нем зап. заимств. (напр., Корш, там же; Mi. TEl., Доп. 1, 18). [Славский (1, 50) предполагает заимств. из неизвестного источника. — Т.]

Когда Дан и Уна уговаривались пойти гулять до завтрака, им и в голову не приходило, что сегодня как раз утро Иванова дня. Они только хотели увидеть выдру, которая, как говорил Хобден, охотилась в ручье, а подкараулить ее можно было лишь на рассвете. Когда они на цыпочках выбрались из дома, было еще удивительно тихо, и только часы на церковной башне пробили пять раз. Дан сделал несколько шагов по усеянной росой лужайке и, взглянув под ноги, решительно сказал:

– Я думаю, ботинки стоит поберечь. Они, бедняжки, тут насквозь промокнут!

Этим летом детям уже не разрешали ходить босиком, как в прошлом году, но ботинки им мешали, поэтому, сняв и повесив их за связанные шнурки на шею, они весело пошлепали по мокрой траве, на которой так непривычно, не по-вечернему, тянулись длинные тени. Солнце поднялось и порядочно пригревало, но над ручьем еще висели последние клочки ночного тумана. Напав на цепочку выдриных следов, они пошли за ними вдоль берега между зарослями сорных трав и заболоченным лугом. Вскоре след свернул в сторону и сделался неотчетливым – словно полено волокли по траве. Он привел их на Лужайку Трех Коров, оттуда – через мельничную плотину к Кузне, потом – мимо хобденовского сада и, наконец, потерялся в папоротниках и мхах у подножия Волшебного холма. В чаще неподалеку послышались крики фазанов.

– Ничего не выйдет! – воскликнул Дан, тычась туда и сюда, как сбитая с толку борзая. – Роса уже высыхает, а Хобден говорит, что выдры запросто преодолевают много миль.

– Мы тоже преодолели много миль, – сказала Уна, обмахиваясь шляпой. – Как тихо! Сегодня будет настоящее пекло! – Она оглядела долину, где еще ни одна труба не начинала дымить.

– А Хобден-то уже поднялся! – Дан показал на открытую дверь домика у Кузни. – Как ты думаешь, что у него сегодня на завтрак?

– Один из этих , наверное. – Уна кивнула в сторону большого фазана, гордо шествовавшего к ручью. – Он говорит, что они недурны на вкус в любое время года.

В нескольких шагах от них откуда ни возьмись выскочил лис, испуганно тявкнул и бросился наутек.

– Ах, мистер Рейнольдс, мистер Рейнольдс,Смотри рассказ «Переправа «эльфантов». ( Примеч. Р. Киплинга .) – произнес Дан, явно подражая Хобдену. – Если бы я только знал, что кроется в твоей хитрой голове, каким бы я был мудрецом!

– Знаешь, – прошептала Уна, – бывает такое странное чувство, как будто это все уже с тобой было. Когда ты сказал «мистер Рейнольдс», я вдруг почувствовала…

– Не объясняй! Я почувствовал то же самое. Они переглянулись и разом умолкли…

– Погоди! – снова начал Дан. – Я, кажется, начинаю соображать. Это связано с лисицей… То, что случилось прошлым летом… Нет, не могу вспомнить!

– Минуточку! – воскликнула Уна, пританцовывая от волнения. – Это было перед тем, как мы встретили лисицу в прошлом году… Холмы! Волшебные холмы – пьеса, которую мы играли, – ну же, ну!..

– Вспомнил! – крикнул Дан. – Ясно как день! Это был Пак – Пак с Волшебных холмов!

– Ну конечно! – радостно подхватила Уна. – И сегодня снова Иванов день!

Молодой папоротник на пригорке зашевелился, и оттуда вышел Пак – собственной персоной, с зеленой камышинкой в руке.

– Доброе утро, волшебное утро! Какая приятная встреча! Они пожали друг другу руки, и тотчас же пошли вопросы-расспросы.

– Вы перезимовали недурно, – подытожил наконец Пак, осмотрев ребят с ног до головы. – Вроде ничего такого худого с вами не приключилось.

– Нас заставляют носить ботинки, – пожаловался Дан. – Гляди, у меня ноги совсем не загорели. А пальцы как жмет, знаешь?

– М-да… без ботинок, конечно, другое дело. – Пак повертел своей загорелой, кривой, волосатой ногой и ловко сорвал одуванчик, зажав его между большим и указательным пальцами.

– Я тоже так умел прошлым летом, – сказал Дан и попробовал повторить, но у него не получилось. – И в ботинках совершенно невозможно лазить по деревьям, – добавил он с досадой.

– Какая-то польза от них должна быть, раз люди их носят, – глубокомысленно заметил Пак. – Пойдем в ту сторону?

Они не спеша двинулись к полевым воротам на другом конце покатого луга. Там они помедлили, точь-в-точь как коровы, согревая спины на солнышке и прислушиваясь к жужжанию комаров в лесу.

– В «Липках» уже проснулись, – сказала Уна, подтягиваясь и цепляясь подбородком за верхнюю жердь ворот. – Видите, печку затопили?

– Сегодня четверг, не так ли? – Пак повернулся и поглядел на дымок, вьющийся над крышей старого фермерского дома. – По четвергам миссис Винси печет хлеб. В такую погоду булки должны получиться пышными. – Он зевнул, да так заразительно, что ребята тоже зевнули.

Кусты рядом с ними зашуршали, задрожали и задергались – как будто маленькие стайки неведомых существ пробирались через заросли.

– Кто это там? Правда, похоже, будто… Народ С Холмов? – осторожно спросила Уна.

– Это всего лишь мелкие птахи и зверьки, спешащие забраться поглубже в лес от непрошеных гостей, – отвечал Пак уверенно, как опытный лесник.

– Да, конечно. Я только хотела сказать, по звуку можно было подумать…

– Насколько я помню, от Народа С Холмов было куда больше шуму. Они устраивались на дневной отдых точь-в-точь, как мелкие птахи устраиваются на ночь. Но, боги мои! как они были заносчивы и горды в те времена! В каких делах и событиях я принимал участие! – вы не поверите.

– Я уверен, что это жутко интересно! – вскричал Дан. – Особенно после того, что ты рассказал нам прошлым летом!

– Но заставлял все забыть, едва лишь мы расставались, – добавила Уна.

Пак рассмеялся и покачал головой:

– И в этом году вы услышите кое-что. Недаром я дал вам во владение Старую Англию и избавил от Страха и Сомнений. Только в промежутках между рассказами я уж сам покараулю ваши воспоминания, как старый Билли Трот караулил по ночам свои удочки: чуть что – смотает да спрячет. Согласны? – И он плутовато подмигнул.

– А что нам остается? – засмеялась Уна. – Мы-то ведь не умеем колдовать! – Она скрестила руки на груди и прислонилась к воротам. – А в самом деле, ты мог бы меня заколдовать? Например, превратить в выдру?

– Сейчас не мог бы. Мешают башмаки, которые у тебя на шее.

– Я их сниму! – Связанные шнурками ботинки полетели в траву. Дан швырнул свои туда же. – А теперь?

– Теперь тем более не могу. Ты же мне доверилась. Когда верят по-настоящему, волшебство ни к чему. – Пак широко улыбнулся.

– Но при чем тут башмаки? – спросила Уна, устраиваясь на верхней перекладине ворот.

– В них есть Холодное Железо, – объяснил Пак, усевшись рядом с ней. – Гвозди в подметках. В том-то и дело.

– Ну и что?

– Да разве ты сама не чувствуешь? Тебе ведь не хочется снова бегать весь день босиком, как прошлым летом? Если честно?

– Иногда хочется… Но, конечно, не весь день. Я же уже большая, – вздохнула Уна.

– А помнишь, – вмешался Дан, – ты говорил нам год назад – ну, тогда, после представления на Длинном Скате, – будто не боишься Холодного Железа?

– Я и не боюсь. Но Спящие Под Крышей – так Народ с Холмов называет людей – те подвластны Холодному Железу. Оно окружает их с самого рождения: железо ведь есть в каждом доме. Всякий день они держат его в руках, и судьба их так или иначе зависит от Холодного Железа. Так повелось с незапамятных времен, и тут уж ничего не поделаешь.

– Как это? Я что-то не совсем понял, – признался Дан.

– Это долгая история.

– До завтрака еще полно времени! – заверил его Дан и вытащил из кармана большущий ломоть хлеба. – Мы, когда уходили, на всякий случай пошарили в кладовке.

Уна тоже достала горбушку, и оба они поделились с Паком.

– Из «Липок»? – спросил он, вонзая крепкие зубы в поджаристую корочку. – Узнаю выпечку тетушки Винси.

Ел он точь-в-точь как старый Хобден: откусывал боковыми зубами, жевал не спеша и не ронял ни крошки. Солнце вспыхивало в оконных стеклах старого фермерского дома, и безоблачное небо над долиной медленно наливалось жаром.

– Что до Холодного Железа… – обратился наконец Пак к ерзавшим от нетерпения ребятам, – Спящие Под Крышей бывают порой так беспечны! Приколотят, например, подкову над крыльцом, а над задней дверью – забудут. А Народ С Холмов тут как тут. Проберутся в дом, отыщут младенца в зыбке – и…

– Знаю, знаю! – закричала Уна. – Украдут и оставят взамен маленького оборотня.

– Чепуха! – строго сказал Пак. – Все эти байки про оборотней придуманы людьми, чтобы оправдать их дурную заботу о детях. Не верь им! Была б моя воля, я привязал бы этих нерадивых к ободу телеги и гнал плетьми через три деревни!

– Но так теперь не делают, – заметила Уна.

– Что не делают? Не бьют плетьми или не оставляют детей без присмотра? Некоторые люди и некоторые поля совсем не меняются. Но Народ С Холмов никогда не подменивал детей. Бывало, что войдут на цыпочках, пошепчут, повьются вокруг колыбельки, у печки – чуток поколдуют или волшебный стишок набубнят, набормочут – вроде как чайник поет на плите, но когда ребенок начнет подрастать, ум его повёрнут уже совсем не так, как у его сверстников и товарищей. Хорошего в этом мало. Я, например, не позволял проделывать такие штуки в здешних местах. Так и заявил сэру Гийону.

– Кто это – сэр Гийон? – спросил Дан. Пак воззрился на него в немом изумлении.

– Неужели не знаете? Сэр Гийон из Бордо, наследник короля Оберона. Некогда отважный и славный рыцарь, он заблудился и пропал по дороге в Вавилон. Это было очень давно. Слышали песню «До Вавилона много миль»?

– Конечно, – смутившись, ответил Дан.

– Так вот, сэр Гийон был молод, когда эту песню только начали петь. Но вернемся к проделкам с младенцами в люльках. Я говорил сэру Гийону на этой самой поляне: «Если тебе охота возиться с Теми, Кто Из Плоти И Крови, – а я вижу, что это твое сокровенное желание, – то почему бы тебе не приобрести человеческого младенца честно, в открытую, и не воспитать его возле себя, подальше от Холодного Железа? Тогда, вернув его обратно в мир, ты мог бы обеспечить ему блестящее будущее».

«Слишком много хлопот, – отвечал мне сэр Гийон. – Дело это почти невыполнимое. Во-первых, младенца надо взять так, чтобы не причинить зла ни ему самому, ни матери, ни отцу. Во-вторых, он должен быть рожден подальше от Холодного Железа – в таком доме, где Железа никогда не водилось, и в-третьих, во все дни, пока он не вырастет, его надо оберегать от Холодного Железа. Трудное это дело», – и сэр Гийон отъехал от меня в глубоком раздумье.

Случилось так, что на той же неделе, в день Одина (так в старину называлась среда), был я на базаре в Льюисе, где продавали рабов, – вот как сейчас продают свиней на рынке в Робертсбридже. Только у свиней кольца в носу, а у рабов – на шее.

– Кольца? – переспросил Дан.

– Ну да, железные, в четыре пальца шириной и в палец толщиной, вроде тех, что бросают в цель на ярмарках, только с особым замком. Такие ошейники для рабов когда-то изготовляли и в здешней кузне, а потом укладывали в ящики с дубовыми опилками и отправляли для продажи во все концы Старой Англии. Спрос на них был большой! Да, так вот, на том базаре один местный фермер купил себе молодую рабыню с младенчиком на руках и завел перебранку с продавцом из-за ребенка: на что, мол, этакая обуза? Он, видите ли, хотел, чтобы новая работница помогла ему отогнать домой скотину.

– Сам он скотина! – воскликнула Уна, сердито стукнув голой пяткой по забору.

– А тут, – продолжал Пак, – девушка и говорит: «Это не мой младенец, его мать шла вместе с нами, да померла вчера на Грозовом холме».

«Ну, так пусть о нем позаботится церковь, – обрадовался фермер. – Отдадим его святым отцам, пусть вырастят из него славного монаха, а мы, с Божьей помощью, отправимся домой».

Дело шло к вечеру. И вот он берет малыша на руки, относит к церкви Святого Панкратия и кладет у входа – прямо на холодные ступени. Тут я тихонько подошел сзади и, когда он нагнулся, дохнул этому малому в затылок. Говорят, что с того дня он все мерз и не мог согреться даже у жаркого очага. Еще бы!.. Короче говоря, подхватил я ребеночка и помчался восвояси быстрей, чем летучая мышь к себе на колокольню.

Ранним утром в четверг, в день Тора, – вот таким же утром, как нынче, – пришел я по первой росе прямехонько сюда и опустил младенца на траву перед Холмом. Народ, конечно, высыпал мне навстречу.

«Так ты все-таки раздобыл его?» – спрашивает меня сэр Гийон, уставившись на малыша совсем как простой смертный.

«Да, – говорю, – и теперь самое время раздобыть ему поесть».

Младенец и впрямь вопил во все горло, требуя завтрака. Когда женщины унесли его кормить, сэр Гийон повернулся ко мне и снова спросил:

«Откуда он родом?»

«Понятия не имею. Может быть, месяц небесный и утренняя звезда ведают о том. Насколько я мог разобрать при лунном свете, на нем нет ни метки, ни родимого знака. Но ручаюсь, что родился он вдали от Холодного Железа, потому что родился он на Грозовом холме. И забрал я его, не причинив никому никакого зла, ибо он сын рабыни и мать его умерла.

«Тем лучше, Робин, тем лучше! – воскликнул сэр Гийон. – Тем дольше ему не захочется уходить от нас. О, мы обеспечим ему блестящее будущее – и через него станем влиять на Спящих Под Крышей, как нам всегда хотелось».

Но тут подошла супруга сэра Гийона и увела его внутрь холма: поглядеть, что за удивительный ребенок им достался.

– А кто была его супруга? – спросил Дан.

– Леди Эсклермонд. Она тоже была когда-то женщиной из плоти и крови, пока не последовала за сэром Гийоном «за овраг» – как у нас говорят. Ну, меня-то младенцами не удивишь, так что я остался снаружи. И вот, слышу, в Кузне, вон там – Пак показал на домик Хобдена, – загремел молот. Для работников было еще слишком рано, но я вдруг подумал: сегодня четверг, день Тора. Тут потянуло ветром с северо-востока, древние дубы зашумели, заволновались, как когда-то, и я подкрался поближе – посмотреть, что там такое.

– И что же ты увидел?

– Кузнеца, который ковал Холодное Железо. Он стоял ко мне спиной. Когда он закончил, то взвесил готовую вещь на ладони, размахнулся и зашвырнул ее далеко через долину. Я видел, как она блеснула на солнце, но не успел заметить, куда она упала. Неважно! Я-то знал: рано или поздно ее найдут.

– Откуда ты знал? – удивился Дан.

– Я узнал кузнеца, – сказал Пак, понизив голос.

– Это был Виланд?Смотри рассказ «Меч Виланда». ( Примеч. Р. Киплинга .) – спросила Уна.

– В том-то и дело, что нет. С Виландом мы бы нашли, о чем потолковать. Но это был не он, нет… – Палец Пака прочертил в воздухе странный знак, вроде полумесяца. – Затаившись в траве, я следил, как былинки колышутся у меня перед носом, пока ветер не стих и кузнец не исчез, забрав свой молот.

– Так это был Тор? – прошептала Уна.

– Кто же еще? Это был день Тора. – Пак снова начертил в воздухе тот самый знак. – Я не стал ничего рассказывать сэру Гийону и его госпоже. Уж если накликал беду, не стоит делиться с соседом. К тому же я ведь мог и ошибиться. Может быть, он взялся за молот от скуки, хоть это на него и не похоже. Может, просто выбросил ненужную железяку. Как знать! В общем, я помалкивал, радуясь вместе со всеми на нашего малыша. Это был чудесный ребенок, и Народ С Холмов так его полюбил! – они бы мне все равно не поверили.

Ко мне малыш привязался сразу. Как только он научился ходить, мы с ним обошли весь этот Холм. Хорошо ему ковылялось по густой траве и мягко падалось. Он всегда знал, когда наверху занимается день, и сразу же начинал возиться и стучаться под Холмом, точно матерый кролик в норе, повторяя: «Откой! откой!», пока кто-нибудь, кто знал заклинание, не выпускал его наружу. И тут уж он пускался искать меня по всем закоулкам, только и слышно бывало: «Робин! Где ты?»

– Вот лапочка! – засмеялась Уна. – Как бы я хотела на него посмотреть!

– Мальчишка был хоть куда! А когда пришло ему время учиться волшебству – заклинаниям и так далее, – помню, как он сиживал вечерами на склоне холма, повторяя слово за словом нужный стишок и порой пробуя его силу на каком-нибудь прохожем. И когда птицы опускались рядом или дерево склоняло перед ним свои ветки, он, бывало, кричал: «Робин! Гляди – вышло!» – и снова шиворот-навыворот лопотал слова заклинания, а у меня не хватало духу объяснить ему, что это не чары подействовали, а лишь любовь к нему и птиц, и деревьев, и всех обитателей Холма. Когда он стал поуверенней говорить и научился произносить заклинания без запинки, как мы, его все больше стало тянуть в мир. Особенно его интересовали люди, ведь он и сам был из плоти и крови.

Видя, что он может запросто шнырять между людьми, живущими под крышей, вблизи Холодного Железа, я стал брать его с собой в ночные вылазки, чтобы он мог получше изучить людей, но при этом следил, чтобы он ненароком не коснулся чего-нибудь железного. Это было не так трудно, как кажется, ведь в домах помимо Холодного Железа есть множество других вещей, привлекательных для мальчишки. Бедовый был парень! Не забуду, как я его взял с собой в «Липки» – в первый раз ему случилось побывать под крышей дома. Теплый дождь накрапывал снаружи. От запаха деревенских свеч и висящих под стропилами копченых окороков – да еще в тот вечер набивали перину – у него помутилось в голове. Не успел я его остановить – мы прятались в пекарне, – как он полыхнул таким шутейным огнем, со сполохами и гуденьем, что люди, визжа, выскочили в сад, а одна девочка впотьмах опрокинула улей, и пчелы – он-то никак не думал, что они на такое способны, – искусали беднягу так, что он вернулся домой с лицом, распухшим, как картошка.

Сэр Гийон и леди Эсклермонд пришли в ужас. Уж как они ругали бедного Робина – мол, мне нельзя больше доверять ребенка и все такое прочее. Только Мальчик на эти слова обращал не больше внимания, чем на пчелиные укусы. Наши вылазки продолжались. Каждую ночь, как только темнело, я высвистывал его в зарослях папоротника, и мы уносились куролесить между Спящими Под Крышей до самой зари. Он задавал мне уйму вопросов, а я отвечал, как умел. Пока мы снова не попали в переделку! – Пак поерзал немного на воротах, отчего перекладина закачалась и заскрипела.

В Брайтлинге мы наткнулись на одного мерзавца, который дубасил во дворе свою жену. Я как раз собирался перекувырнуть его носом через колоду, как мой Мальчик спрыгнул с изгороди и бросился на защиту. Жена, конечно, тут же приняла сторону мужа, и, пока тот колотил Мальчика, она пустила в ход свои ногти. Мне пришлось исполнить огненный танец на грядке с капустой, сверкая, как Брайтлингский маяк, чтобы они испугались и убежали в дом. Зелено-золотой костюм Мальчика был разодран в клочья, ему досталось не меньше двадцати синяков от палки, да вдобавок все лицо было расцарапано в кровь. В общем, выглядел он как гуляка из Робертсбриджа в понедельник утром.

«Робин, – говорил он мне, пока я пытался счистить с него грязь пучком травы, – я что-то не понимаю Спящих Под Крышей. Я хотел защитить эту женщину, и вот что я получил за это, Робин!»

«Чего же еще можно было ожидать? – возразил я. – Как раз был случай применить одно из твоих заклинаний – вместо того, чтобы бросаться на человека втрое тяжелее тебя».

«Я не подумал, – сознался он. – Но один раз я его здорово треснул по башке – лучше всякого заклинания. Видел?»

«У тебя из носа каплет. Не утирай кровь рукавом, ради бога, – возьми подорожник». Я хорошо представлял себе, что скажет леди Эсклермонд.

Но ему было все равно. Он был счастлив, как цыган, укравший коня. Грудь его золотой курточки, в пятнах крови и приставших травинках, выглядела как древний алтарь после жертвоприношения.

Конечно, Народ С Холмов во всем обвинил меня. Мальчик, по их мнению, ни в чем не мог быть виноват.

«Вы же сами хотели, чтобы он жил между людьми и влиял на них, когда придет время, – оправдывался я. – И вот, когда он делает первые попытки, вы сразу начинаете бранить меня. Я-то тут при чем? Это его собственная природа толкает его к людям».

«Мы не желаем, чтобы его первые шаги были в этом роде, – заявила леди Эсклермонд. – Мы готовили ему блестящее будущее – а не эти ночные проделки, прыжки через забор и прочие цыганские штучки».

«Шестнадцать лет я берег его от Холодного Железа, – отвечал я. – Вы знаете не хуже меня, что, как только он в первый раз коснется Холодного Железа, он навсегда обретет свою судьбу, какое бы будущее вы ему ни прочили. Чего-нибудь да стоят мои заботы».

Сэр Гийон, будучи мужчиной, был уже готов согласиться, что я прав, но леди Эсклермонд с истинно материнским жаром сумела его переубедить.

«Мы тебе очень благодарны, – сказал сэр Гийон, – но в последнее время, как нам кажется, ты слишком много гуляешь с ним на Холме и вокруг».

«Что сказано, то сказано, – ответил я. – И все же я надеюсь, что вы передумаете».

Я не привык отчитываться перед кем-либо на моем собственном Холме и никогда бы не потерпел этого, если бы не любовь к нашему Мальчику.

«Об этом не может быть и речи! – воскликнула леди Эсклермонд. – Пока он здесь, со мной, ему ничего не грозит. А ты его доведешь до беды!»

«Ах, вот как! – возмутился я. – Так слушайте же! Клянусь Ясенем, Дубом и Терном, и молотом Тора вдобавок (тут Пак снова прочертил в воздухе таинственную двойную дугу), что пока Мальчик не обретет свою судьбу, какова бы она ни была, вы можете на меня не рассчитывать».

Сказал – и умчался от них быстрей, чем дымок улетает от вспыхнувшего фитилька свечи. Сколько они ни звали меня, все было напрасно. Хотя я и не давал им слова совсем забыть о Мальчике – и я приглядывал за ним внимательно, очень внимательно!

Когда он убедился, что я пропал (не по своей воле!), ему пришлось больше прислушиваться к тому, что говорили опекуны. Их поцелуи и слезы в конце концов прошибли его, убедили, что он был раньше несправедлив и неблагодарен. А там начались новые праздники, игры и всякое волшебство – лишь бы отвлечь его мысли от Спящих Под Крышей. Бедный мой дружок! Как часто он звал меня, а я не мог ни ответить, ни даже подать знак, что нахожусь рядом!

– Совсем не мог ответить? – поразилась Уна. – Наверное, Мальчик был очень одинок…

– Конечно, не мог, – подтвердил Дан, о чем-то глубоко задумавшийся. – Разве ты не поклялся в этом молотом самого Тора?

– Молотом Тора! – гулко и протяжно откликнулся Пак, и тут же продолжал обыкновенным голосом: – Конечно, не видя меня, Мальчик чувствовал себя очень одиноко. Он начал изучать науки и премудрости (у него были хорошие учителя), но я видел, как часто он подымал взгляд от книг, чтобы вглядеться в мир Спящих Под Крышей. Он учился складывать песни (и тут учителя у него были хорошие), но пел эти песни спиною к Холму, лицом к людям. Уж я-то знаю. Я сидел и печалился вместе с ним – совсем рядом, на расстоянии кроличьего прыжка. Потом ему пришло время изучать Высшую, Среднюю и Низшую магию. Он обещал леди Эсклермонд, что не будет приближаться к Спящим Под Крышей, так что ему приходилось развлекаться тенями и картинами.

– Какими картинами? – переспросил Дан.

– Это очень легкое волшебство – скорее баловство, чем волшебство. Я вам как-нибудь покажу. Главное, что оно совершенно безвредно – разве напугает каких-нибудь забулдыг, возвращающихся из таверны. Но я чувствовал, что дело этим не кончится, и следил за ним неотступно. Чудный был парень – второго такого не найти! Помню, как он гулял вместе с сэром Гийоном и леди Эсклермонд, которым приходилось обходить то борозду, где оставило след Холодное Железо, то кучу шлака с забытым в ней совком или лопатой, а ему так хотелось отправиться прямиком к Живущим Под Крышей – его туда как магнитом тянуло… Славный парень! Ему готовили блестящее будущее, но никак не решались отпустить его одного в мир. Не раз я слышал, как они предупреждали его об опасностях, да беда в том, что сами они не желали слушать предупреждений. И случилось то, что должно было случиться.

В одну из душных ночей я видел, как Мальчик спустился с Холма, окутанный каким-то тревожным свечением. Зарницы вспыхивали в небе, и тени, трепеща, пробегали по долине. Ближние перелески и кусты огласились лаем борзых свор, а лесные просеки заполнились рыцарями, едущими верхом сквозь молочные копны тумана, – все это, конечно, было создано его собственным волшебством. А над долиной в лунном свете лепились и громоздились призрачные замки, и девушки махали руками из окон, но замки вдруг превращались в ревущие водопады, и вся картина затмевалась мраком его тоскующего молодого сердца. Конечно, меня не смущали эти детские фантазии – меня бы и магия Мерлина не испугала. Но я горевал вместе с моим Мальчиком – я шел за ним сквозь смерчи и вспышки призрачных огней и томился его тоскою… Он метался взад-вперед, словно бычок на незнакомом лугу, – то совсем один, то окруженный призрачными псами, а то во главе отряда рыцарей несся на крылатом коне на помощь плененным призрачным девам! Не думал я, что ему под силу такое колдовство, но так бывает с мальчиками, когда они незаметно вырастают.

В час, когда сова во второй раз возвращается с добычей в гнездо, я увидел сэра Гийона с его госпожой, спускающихся на лошадях с Волшебного холма. Они были довольны успехами Мальчика – вся долина сверкала от его колдовства – и обсуждали, какое блестящее будущее его ждет, когда они наконец отпустят его жить к людям. Сэр Гийон представлял его великим королем, а его супруга – замечательным мудрецом, прославленным своими знаниями и добротой.

И вдруг мы увидели, как вспышки его тревог, бегущие по облакам, вдруг померкли, словно упершись в какую-то преграду, и лай его призрачных псов внезапно умолк.

«Это Колдовство борется с другим Колдовством, – воскликнула леди Эсклермонд, натягивая поводья. – Кто же там противостоит ему?»

Я промолчал, ибо считал, что это не мое дело – возвещать о приходах и уходах Аса Тора.

– Но откуда ты знал? – спросила Уна.

– Потянуло ветром с северо-запада, пронизывающим и знобким, и, как в прошлый раз, затрепетали ветки дуба. Призрачный огонь взметнулся вверх – одним изогнутым лепестком пламени – и умчался бесследно, будто задули свечу. Град, как из ведра, посыпался с неба. Мы слышали, как Мальчик бредет по Длинному Скату – там, где я вас впервые встретил.

«Сюда, сюда!» – вскрикнула леди Эсклермонд, простирая руки в темноту.

Он медленно брел вверх – и вдруг споткнулся обо что-то там, на тропе. Конечно, он был лишь обыкновенным смертным.

«Что это такое?» – удивился он.

«Погоди, не трогай, малыш! Берегись Холодного Железа!» – воскликнул сэр Гийон, и оба они стремглав поскакали вниз, крича на ходу.

Я не отставал от них, и все-таки мы опоздали. Мальчик, видно, тронул Холодное Железо, потому что волшебные кони вдруг резко остановились и с храпом встали на дыбы.

И тогда я рассудил, что время явиться перед ними в своем собственном обличье.

«Как бы там ни было, он поднял его. Наше дело теперь – узнать, что это такое, ибо в этой вещи заключена его судьба».

«Сюда, Робин! – позвал мальчуган, едва услышав мой голос. – Что это я такое нашел, не понимаю».

«Погляди получше, – откликнулся я. – Может быть, оно твердое и холодное, с драгоценными камнями наверху? Тогда это королевский скипетр».

«Ничуть не похоже», – сказал он, сгорбившись и ощупывая железный предмет. Было слышно, как что-то лязгнуло в темноте.

«Может быть, у него есть рукоять и две острые кромки? – спросил я. – Тогда это рыцарский меч».

«Ничего такого нет, – отвечал он. – Это не нож и не подкова, не плуг и не крюк, и я не видел ничего подобного у людей». Он присел на корточки, возясь со своей находкой.

«Что бы это ни было, ты догадываешься, кто его потерял, Робин, – сказал мне сэр Гийон. – Иначе бы ты не стал задавать эти вопросы. Скажи же нам, если сам знаешь».

«Можем ли мы помешать воле Кузнеца, который выковал эту вещь и оставил там, где оставил?» – прошептал я и тихо поведал сэру Гийону то, чему был свидетелем у Кузни в день Тора, в тот самый день, когда я принес младенца на Волшебный холм.

«Увы, прощайте, мечты! – молвил сэр Гийон. – Это не скипетр, не меч и не плуг. Но, может быть, это мудрая книга в тяжелом переплете с железными застежками? Может быть, в ней блестящее будущее для нашего Мальчика?»

Но мы-то знали, что только утешаем сами себя. И леди Эсклермонд лучше всех почувствовала это своим женским сердцем.

«Тур айе! Во имя Тора! – воскликнул Мальчик. – Оно круглое, без концов – это Холодное Железо, в четыре пальца шириной и в палец толщиной, и на нем что-то написано».

«Прочти, если можешь разобрать», – крикнул я. К тому времени тучи рассеялись, и сова снова вылетела из леса на добычу.

Ответ не замедлил. Это были руны, написанные на железе, и звучали они так:

Исполнится судьба,

Известная немногим,

Когда ребенок встретит

Холодное Железо.

Он теперь стоял, выпрямившись в лунном свете, наш Мальчик, и на шее у него блестел тяжелый железный ошейник раба.

«Вот оно как!» – прошептал я. Впрочем, он еще не защелкнул замок.

«Какую это означает судьбу? – спросил сэр Гийон. – Ты имеешь дело с людьми и ходишь под Холодным Железом. Растолкуй же нам, научи, как быть».

«Растолковать я могу, а научить – нет, – отвечал я. – Значение этого Кольца в том, что носящий его отныне и навек должен жить среди Спящих Под Крышей, повиноваться им и делать, что прикажут. Никогда ему не стать господином даже над собой, не говоря уже о других людях. Он будет отдавать вдвое больше, чем получает, и получать вдвое меньше, чем отдает, до последнего своего дыхания; и когда перед смертью он сложит с себя ношу, окажется, что все его труды ушли впустую».

«О злой, жестокосердный Тор! – воскликнула леди Эсклермонд. – Но взгляните! взгляните! Застежка еще не застегнута! Он еще может снять кольцо. Он еще может к нам вернуться. Слышишь, мой Мальчик?» – Она приблизилась к нему так близко, как только смела, но ей было невозможно коснуться Холодного Железа. Мальчик и впрямь еще мог снять свой ошейник. Он поднял руки к горлу, как бы ощупывая кольцо, и тут замок щелкнул и встал на место.

«Так получилось», – виновато улыбнулся он.

«Иначе и не могло получиться, – подтвердил я. – Но утро уже близко, и если вы хотите прощаться, прощайтесь не откладывая, ибо после восхода солнца Холодное Железо станет его господином».

Они сели рядом – все втроем – и так, заливаясь слезами, прощались друг с другом до самого восхода. Славный был мальчик – другого такого уж не найти.

Когда настало утро, Холодное Железо сделалось господином его судьбы, и он ушел работать к Спящим Под Крышей. Вскоре он повстречал девушку себе по сердцу, они поженились и нарожали, как говорится, кучу детей. Может быть, этим летом и вы встретитесь с кем-нибудь из их потомства».

«Господи! – вздохнула Уна. – А что делала бедная леди Эсклермонд?»

«Что можно поделать, если сам Ас Тор положил Холодное Железо на тропу юноши? Они с сэром Гийоном утешались мыслью, что успели многому научить своего Мальчика и он все-таки сможет влиять на Спящих Под Крышей. Он и впрямь был славный мальчик! Но не пора ли завтракать? Пожалуй, я немного пройдусь с вами».

Они дошли до сухой, прогретой солнцем лужайки, заросшей папоротником, когда Дан вдруг толкнул в бок Уну, и она, остановившись, быстро натянула на ногу один ботинок.

– Эй, Пак! – с вызовом сказала она. – Тут нет вокруг ни Дуба, ни Ясеня, ни Терна, и вдобавок, – она встала на одну ногу, – смотри! Я стою на Холодном Железе. Что ты будешь делать, если мы не уйдем отсюда? – Дан тоже влез в один ботинок, ухватясь за руку сестры, чтобы крепче стоять на одной ноге.

– Что-что? Вот оно, человеческое нахальство! – Пак обошел их вокруг, разглядывая ребят с явным удовольствием. – Вы и впрямь думаете, что я не могу обойтись без горсточки сухих листьев? Вот что значит избавиться от Страха и Сомнений! Ну, сейчас я вам покажу!

…………………………………………………………………

Через минуту они влетели как угорелые в домик Хобдена, крича, что набрели в папоротниках на гнездо диких ос, и требуя, чтобы сторож скорее отправился с ними и выкурил этих опасных ос.

Хобден, который как раз закусывал холодным жареным фазаном (его неизменный скромный завтрак), только махнул рукой:

– Чепуха! Еще не время для осиных гнезд. Да и не стану я копать на Волшебном холме ни за какие деньги. Э, да вы занозили ногу, мисс Уна! Сядьте и наденьте второй башмак. Вы уже большая, негоже вам шастать босиком на голодный желудок. Отведайте-ка моего цыпленка.

ХОЛОДНОЕ ЖЕЛЕЗО

Серебро – служанкам, золото – для дам,

Медь и бронза – для работы добрым мастерам.

«Так-то так, – сказал Барон, облачась в доспех, -

Но холодное железо одолеет всех».

И восстал он с войском против Короля:

Осадил высокий замок, сдать его веля.

Но пушкарь на башне молвил: «Ну уж нет!

Смертоносное железо – вот вам наш ответ».

Полетели ядра с неприступных стен,

Многих тут поубивало, многих взяли в плен.

Сам Барон в темнице, без людей своих:

Так холодное железо одолело их.

«На тебя, – сказал Король, – зла я не держу:

Я верну тебе твой меч – и освобожу».

«О, не смейся надо мной! – отвечал барон. -

Я железом, не тобою, нынче побежден.

Для глупца и труса – слезы и мольбы,

А для непокорных – прочные столбы.

Ты всего меня лишил – так и жизнь возьми!

Лишь холодное железо властно над людьми».

«Позабудь, – сказал Король, – нынешний мятеж.

Вот тебе вино и хлеб: пей со мной и ешь.

Пей во имя Девы и навек пойми,

Как железо стало силой меж людьми».

И своей рукою хлеб Он преломил,

И питье и яства сам благословил.

«Видишь на руках моих язвы от гвоздей?

Вот как вышло, что железо в мире всех сильней.

Страждущим страданье, стойкость мудрецам,

И бальзам на раны – всем истерзанным сердцам.

Я простил твою вину, искупил твой грех:

Ведь холодное железо впрямь сильнее всех.

Сильному – корона, удалому – трон,

Власть даруется тому, кто властвовать рожден».

На колени пал Барон и вскричал: «О да!

Но холодное железо верх возьмет всегда.

В крест забитое железо верх возьмет всегда».

То, что вы прошли через наши ворота целыми и невредимыми, - продолжал Хуон, - означает, что вы не были посланы или вызваны ими, - быстрым движением он поднял руку и сделал знак, который дети не поняли.

Ими? - спросила Сара перед тем как откусить бутерброд. Этот разговор о воротах придавал уверенности, потому что теперь они могли вернуться той же дорогой, какой пришли.

Врагами, - откликнулся Хуон, - теми силами тьмы, которые воюют против всего хорошего, справедливого и правильного. Черные колдуны, ведьмы, ведуны, оборотни, вампиры, людоеды - у врага так же много имен, как у самого Авалона - множество обличий и способов скрыться, некоторые приятные на вид, но в основном отвратительные. Они - тени тьмы, они долго стремились захватить Авалон, а затем одержать победу над другими мирами, и над вашим часть этих врагов и Темных Сил.

Мы здесь подвергаемся опасности, потому что заклинаниями и предательством они отняли у нас три талисмана: Экскалибур, кольцо Мерлина, и рог - все в течение трех дней. А если мы пойдем на битву без них… ах, ах…, - Хуон покачал головой, - мы будем как воины, закованные в тяжелые цепи по рукам и ногам.

Затем он внезапно спросил:

Обладаете ли вы привилегией холодного железа?

Они смотрели на него с недоумением, а он указал на один из ножей в корзине.

Из какого металла это выковано?

Из нержавеющей стали, - ответил Грег. - Но какое это имеет отношение к… ?

Нержавеющая сталь, - перебил Хуон. - Но у вас нет железа - холодного железа, выплавленного смертным в мире смертных? Или вам также нужно серебро?

У нас действительно есть немного серебра, - вступила Сара. Из нагрудного кармана рубашки она вытащила свернутый носовой платок, в котором лежала оставшаяся часть ее карманных денег на неделю, десять и двадцать пять центов.

При чем здесь железо и серебро? - захотел узнать Эрик.

Это, - Хуан вынул нож из ножен. В тени ивы лезвие блестело так же ярко, словно его держали на прямом солнечном свете. И когда он его повернул, металл сверкнул блестками огня, как будто искры разлетелись от горящих дров.

Это серебро ковали гномы - это не холодное железо. Потому что тем, кто родом из Авалона нельзя держать в руках железное лезвие, иначе он сгорит дотла.

Грег поднял вверх ложку, которой ковырял землю.

Сталь - это железо, но я не сгораю.

А, - Хуон улыбнулся. - Но ведь вы родом не из Авалона. Так же как и я, также как и Артур. Когда-то я воевал железным мечом и ходил на битву в железной кольчуге. Но здесь, в Авалоне, я спрятал все все это обмундирование, чтобы не повредить тем, кто идет за мной. Поэтому я ношу серебряный клинок и серебряные доспехи, как и Артур. Для рода эльфов железо нарушает хорошие заклинания, это яд, дающий глубокие незаживающие раны. Во всем Авалоне раньше было только два предмета, сделанные из настоящего железа. А теперь их у нас отняли - возможно, на нашу погибель. Он покрутил сверкающий нож между пальцев, так что искры ослепительно брызнули.

А что это за два железных предмета, которые вы потеряли? - поинтересовалась Сара.

Вы слышали про меч Экскалибур?

Меч Артура - тот, который он вытащил из скалы, - сообщил Грег и заметил, что Хуон мягко посмеивается над ним.

Но ведь Артур всего лишь сказание, не так ли ты говорил? Хотя мне кажется, что ты знаешь сказание достаточно полно.

Конечно, - нетерпеливо сказал Грег, - всем известно про Короля Артура и его меч. Э-э, я об этом читал, когда был еще совсем маленьким ребенком. Но от этого оно не становится правдой, - закончил он немного воинственно.

И Экскалибур был одним из того, что вы потеряли, - настаивала Сара.

Не потеряли. Я уже говорил, что он был у нас украден при помощи одного заклинания, и спрятан при помощи другого, которое Мерлин не может расколдовать. Экскалибур исчез, и кольцо Мерлина, которое тоже было сделано из железа и обладало огромной силой, потому что тот, кто его носит, может командовать зверями и птицами, деревьями и землей. Меч, кольцо и рог…

Он был тоже железный?

Нет. Но это был волшебный предмет, его дал мне король эльфов Оберон, который когда-то был верховным властителем этой страны. Он может помочь, а может и уничтожить. Один раз он чуть меня не убил, и много раз он приходил мне на помощь. Но теперь у меня нет Рога, и большая часть моей силы пропала, и это плохо, очень плохо для Авалона!

Кто их украл? - спросил Эрик.

Враги, кто же еще? Теперь они собирают все свои силы, чтобы навалиться на нас, и своим колдовством разнести по кусочкам все наши ценности. В Начале Всего Авалону было предначертано стоять стеной между тьмой и вашим смертным миром. Когда мы отбрасываем тьму назад и держим ее под контролем, в вашем мире царит мир. Но если тьма прорвется, одерживая победы, тогда вы в свою очередь испытываете лишения, войны, зло.

Авалон и ваш мир - зеркальное отражение друг друга, но таким образом, что даже Мерлин Амбросиус не может понять этого, а ему известно сердце Авалона, и он самый великий из всех рожденных от смертной женщины и короля эльфов. То, что случается с нами, потом произойдет и с вами. А нынче зло поднимает голову. Сначала оно неслышно проникало почти незаметным ручейком, а теперь оно имеет дерзость вызывать нас на открытый бой. А наш талисман пропал, и кто из людей или даже колдунов сможет предвидеть, что случится с Авалоном и его миром-побратимом?

А почему вам хотелось узнать, можем ли мы обращаться с железом? - спросил Грег.

Мгновение Хуон колебался, а его взгляд блуждал по мальчишкам и Саре. Затем он глубоко вздохнул, как будто собирался нырнуть в омут.

Когда кто-нибудь проходит через ворота, это значит, что он был призван, и здесь его ждет судьба. Только самая великая магия может открыть ему путь обратно из Авалона. А холодное железо - это ваша магия, так же как у нас есть другое волшебство.

Эрик вскочил на ноги.

Я в это не верю! Это все придумано, и мы сейчас же возвращаемся туда, откуда пришли. Идем. Грег! Сара, идем!

Грег медленно встал. Сара вовсе не пошевелилась. Эрик дернул брата за руку.

Ты ведь сделал зарубки по пути к воротам, так? - закричал он. - Покажи мне, где. Идем, Сара!

Она упаковывала корзину.

Хорошо. Иди вперед.

Эрик повернулся и побежал. Сара посмотрела прямо в карие глаза Хуона.

Ворота на самом деле закрыты, так? - спросила она. - Мы не можем уйти пока ваше волшебство не выпустит нас, правильно? - Сара не знала, как она об этом догадалась, но была уверена, что говорит правду.

Грег подвинулся ближе.

Какой выбор? Вы хотите сказать, что нам придется здесь оставаться до тех пор, пока мы чего-то не сделаем. Чего? Может вернуть Экскалибур, или это кольцо, или рог?

Хуон пожал плечами.

Не мне об этом говорить. Мы сможем узнать истину только в Каэр Сидди, или Замке Четырех Углов.

А это далеко отсюда? - поинтересовалась Сара.

Если идти пешком, может быть. А для Горной Лошади это вовсе не расстояние.

Хуон вышел из тени ивы на открытый солнцу берег ручья. Он засунул пальцы в рот и пронзительно свистнул.

Ему ответили с неба над головой. Сара смотрела выпученными глазами, а Грег закричал. Послышался всплеск, когда вода вспенилась вокруг копыт, и хлопанье огромных крыльев. В мелкой речушке стояли две вороные лошади, холодная вода омывала их ноги. Но какие лошади! Перепончатые крылья как у летучих мышей были сложены на могучих плечах, а они мотали головами и приветствовали человека, который их позвал. На них не было ни седел, ни уздечек, но было ясно, что они появились, чтобы служить Хуону.

Одна из них наклонила голову, чтобы попить, фыркая в воду, и вновь поднимая морду, с которой летели капли. Другая трусцой выбежала на берег, и вытянула голову в сторону Грега, рассматривая мальчика с определенным интересом.

Это Кем, а это Ситта, - как только Хуон произнес их имена, обе лошади поклонились и негромко заржали. - Им также хорошо известны воздушные пути, как и земные дороги. И они доставят нас в Каэр Сидди еще до захода солнца.

Грег! Сара! - это кричал Эрик, выбегая из чащи. - Ворота пропали, Я прошел по зарубкам обратно - ворот нет, только плотно стоящие деревья!

Разве я не говорил, что время для возвращения еще не пришло? - Хуон кивнул. - Для этого вам нужно найти правильный ключ.

Сара крепко обхватила корзинку. Она в это верила с самого начала. Но когда это произнес Эрик, это подействовало отрезвляюще.

Хорошо, - Грег повернулся лицом к крылатым лошадям. - Тогда поехали. Я хочу узнать про ключ, и про то, когда мы снова попадем домой.

Эрик пошел в ногу рядом с Сарой, похлопывая рукой по корзине.

Зачем тебе с ней таскаться? Оставь ее здесь.

Хуон пришел ей на помощь.

Девушка права, Эрик. Потому что в Авалоне существует еще один вид чар: те, кто едят его пищу и пьют его вино и воду, не могут легко покинуть Авалона, если они не изменятся самым серьезным образом. Берегите остатки вашей еды и питья, и добавляйте ее к нашей, когда будете принимать завтрак.

Грег и Эрик вскарабкались на Ситту, Эрик плотно обхватил брата за пояс, а руки Грега вцепились в гриву лошади. Хуон посадил Сару перед собой на Кема. Лошади поскакали, затем перешли в галоп и их крылья раскрылись. Потом они начали набирать высоту над залитой солнцем водой и зеленым кружевом деревьев.

Кем описал круг и направился на юго-запад, Ситта шла рядом крыло к крылу. Стая больших черных птиц поднялась с поля и некоторое время летела с ними, крича надтреснутыми резкими голосами, пока лошади их не обогнали.

Сначала Сара боялась смотреть вниз на землю. На самом деле она плотно закрыла глаза, радуясь тому, что рука Хуона крепко обнимала ее, а сзади чувствовалась каменная стена его тела. У нее начинала кружиться голова, когда она думала о том, что лежит внизу, а потом… Она услышала, как Хуон рассмеялся.

Ну, леди Сара, вовсе не плохо вот так путешествовать. Люди давно завидовали птицам из-за их крыльев, а вот так смертный человек находится ближе всего к их полету, конечно, если они не заколдованы, и больше уже не люди. Я бы никогда не позволил тебе выпрыгнуть как жеребенок с небесных пастбищ. Но Кем надежный конь, и не будет шутить с нами. Так ли это, отец Быстрых Бегунов?

Лошадь заржала и Сара осмелилась открыть глаза. На самом деле было не так уж страшно наблюдать, как внизу проплывает зеленая равнина. Потом впереди сверкнула вспышка света, очень похожая на искры от ножа Хуона, только гораздо, гораздо больше. Это солнце отражалось от крыш четырех высоких башен, замкнутых в прямоугольник стенами из серо-зеленого камня.

Это Каэр Сидди, Замок Четырех Углов, который стал западным укреплением Авалона, так же, как Камелот на востоке. Эй, Кем, приземляйся поосторожнее, там за стенами общий сбор!

Они описали круг далеко за пределами четырех внешних башен, и Сара посмотрела вниз. Внизу двигались люди. На самой высокой башне трепетало знамя, зеленое знамя такого же цвета, как жилет Хуона, и по нему золотом был вышит дракон.

Вокруг них выросли высокие стены, и Сара снова быстро закрыла глаза. Потом рука Хуона напряглась, а Кем уже скакал, а не летел. Они были на земле.

Вокруг столпились люди, так много людей, что Сара вначале заметила только их необычные одеяния. Она стояла на брусчатке, и была рада, когда к ней присоединились Грег и Эрик.

Вот это да! Ну и ездим же мы! - не выдержал Эрик.

Спорим, что их даже реактивный самолет не обгонит!

Грег больше интересовался тем, что было сейчас вокруг них.

Лучники! Нет, ты посмотри на их луки!

Сара посмотрела в сторону, куда показывал брат. Лучники были одеты одинаково, очень похоже на Хуона. Но на них еще были рубахи из множества серебряных колечек, соединенных вместе, и поверх них - серые балахоны с зелеными и золотыми драконами на груди. Их серебряные шлемы сидели так глубоко, что трудно было различить черты лица. У каждого был лук высотой с него самого, а через плечо висел наполненный стрелами колчан.

За шеренгой лучников была толпа людей. На них тоже были рубахи из колец и балахоны с вышивкой драконов. Но у них вокруг шеи были завязаны длинные капюшоны, а вместо луков на поясах висели мечи, и на шлеме у каждого было небольшое украшение из перьев.

Позади вооруженных мечами мужчин стояли дамы. Саре стало ужасно неловко за свои джинсы и рубашку, которая утром была чистой, а сейчас стала грязной и рваной. Ничего удивительного в том, что Хуон принял ее за мальчишку, если женщины в Авалоне одевались так! У большинства из них были длинные косы с вплетенными в них сверкающими нитями. Длинные цветастые платья были перехвачены пояском на талии, а длинные рукава свисали, иногда, до земли.

Одна из дам, с темными курчавыми волосами, обрамляющими лицо, в сине-зеленом платье, которое шелестело когда она двигалась, подошла к ним. На голове у нее была золотая диадема с жемчужиной, и другие уступали ей дорогу как королеве.

Властительница Авалона, - Хуон подошел ближе к ней. - Эти трое вошли через Ворота Лиса, свободно и беспрепятственно. Это леди Сара, и ее братья Грег и Эрик. А это - леди Кларамонд, моя жена, и поэтому Верховная Властительница Авалона.

Просто сказать «здравствуйте» почему-то показалось неудобным. Сара нерешительно улыбнулась, и дама ответила на ее улыбку. Затем дама положила руки Саре на плече и потому, что она была маленького роста, ей пришлось лишь слегка нагнуться, чтобы поцеловать девочку в лоб.

Добро пожаловать, трижды добро пожаловать, - леди Кларамонд снова улыбнулась и повернулась к Эрику, который ужасно смутился, когда она приветствовала его таким же поцелуем, а потом повернулась к Грегу. - Желаю вам хорошего отдыха в этих стенах. Да будет мир вам.

Спасибо, - выдавил Эрик. Но к удивлению Сары, Грег отвесил самый настоящий поклон, и казался весьма доволен собой.

Потом их приветствовала еще одна фигура. Толпа рыцарей и лучников открыла ему дорогу, так же, как дамы расступились перед Кларамонд. Только на этот раз к ним вышел не воин, а высокий человек в простом сером наряде, на котором красные линии переплетались и перекручивались в странном узоре. Его волосы были седые, цвета его одежды, и лежали на плечах густыми прядями, которые на груди спутывались с широкой бородой. Сара никогда не видела таких ясных глаз - эти глаза заставляли верить в то, что он смотрел тебе прямо внутрь, и видел там все, и плохое и хорошее.

Вместо пояса у него была лента такого же темно-красного цвета, что и узор на его одеянии. И если рассматривать ее внимательно, то казалось, что она движется, как будто живет своей собственной жизнью.

Итак, в конце концов вы пришли, - он обозрел Лоури немного строгим взглядом.

Вначале Сара почувствовала себя неудобно, но когда эти темные глаза посмотрели прямо на нее, страх пропал, остался только благоговейный трепет. Она никогда не видела никого похожего на этого человека, но была уверена, что он не замышлял против нее зла. На самом деле вовсе наоборот, что-то исходило от него и придавало ей уверенности, снимая почти незаметное ощущение неудобства, которое она испытывала с тех самых пор как прошла через ворота.

Да, Мерлин, они пришли. И не зря, будем надеяться, не зря.

| |

Серебро - служанкам, золото - для Леди,
Ратникам-служакам довольно будет меди…
- Мне ж, - Барон воскликнул, - править суждено
Железом беспристрастным. Сильнее всех оно!

Выступил он с войском против Короля.
Замок взял в осаду, присяге изменя.
- Врешь! - ворчала стража с пушкой на стене, -
Наше-то Железо твоего сильней!

Ядра косят рыцарей. Сюзерен силён!
Бунт подавлен быстро и Барон пленен.
В кандалы закован. Жив, - да что с того!?
Железо равнодушно, и - сильней его!

Был Король с ним вежлив (истый джентльмен!):
- Что, если отпущу тебя? Не ждать ли вновь измен?
Барон ответил ясно: «Не смейся, лицедей!
Железо беспристрастно. Оно сильней людей!

Прощай рабов и трусов, а, что же до меня,
Коль не пришлась корона, то шею ждет петля.
Мне разве что на чудо надеяться дано.
Железо равнодушно, и всех сильней оно!»

У Короля готов ответ (был тот ещё Король!):
«Бери вино моё и хлеб и ужинай со мной!
Во имя Девы Пресвятой я докажу тебе -
Железо в качестве ином сильнее всех людей!»

Благословя Вино и Хлеб, Король подвинул стул
И кисти рук своих на свет Барону протянул:
«Взгляни, еще кровоточат следы сквозных гвоздей, -
так мне пытались доказать, что Сталь всего сильней!

Так же равнодушно вещество Гвоздя,
Но - меняет душу, сквозь ладонь пройдя…
Я прощу измену, отпущу твой грех
Именем Железа, что сильнее всех!

Скипетр и корону мало - отобрать!
Этот груз достойно надо удержать…»

…И преклонил колена в покорности Барон:
- Железом Беспристрастным был разум помутнен,
Распятия Железом вновь прозревает он!

R. Kipling COLD IRON

"Gold is for the mistress - silver for the maid -
Copper for the craftsman cunning of his trade."
"Good!" said the Baron, sitting in his hall,
"But Iron - Cold Iron - is master of them all."

So he made rebellion "gainst the King his liege,
Camped before his citadel and summoned it to siege.
"Nay!" said the cannoneer on the castle wall,
"But Iron - Cold Iron - shall be master of you all!"

Woe for the Baron and his knights so strong,
When the cruel cannon-balls laid "em all along;
He was taken prisoner, he was cast in thrall,
"And Iron - Cold Iron - was master of it all!"

Yet his King spake friendly (ah, how kind a Lord!)
"What if I release thee now and give thee back thy sword?"
"Nay!" said the Baron, "mock not at my fall,
For Iron - Cold Iron - is master of men all!"

"Tears are for the craven, prayers are for the clown -
Helters for the silly neck that cannot keep a crown."
As my loss is grievous, so my hope is small,

Yet his King made answer (few such King there be!)
"Hereis Bread and here is Wine - sit and sup with me.
Eat and drink in Mary"s Name, the wiles I do recall
How Iron - Cold Iron - can be master of men all!"

He took the Wine and blessed it. He blessed and break the Bread.
With His own Hands He served Them, and presently He said:
"See! These Hands they pierced with nails, outside my city wall,
Show Iron - Cold Iron - to be master of men all."

"Wounds are for the desperate, blows are for the strong.
Balm and oil for weary hearts all cut and bruised with wrong.
I forgive thy treason - I redeem thy fall -
For Iron - Cold Iron - must be master of men all!"

"Crowns are for the valiant - scepters for the bold!
Thrones and powers for mighty men who dare to take and hold!"
"Nay!" said the Baron, kneeling in his hall,
"But Iron - Cold Iron - is master of men all!
Iron out of Calvary is master of men all!"